было ясно, что все далеко не нормально, и что произошло что-то новое в его жизни, о чем он хочет рассказать и так вот неуверенно пытается подготовить для этого почву. И мне удалось выудить у него информацию. Оказывается, сразу после концерта на Озере она обратилась к нему со словами примерно следующего содержания:
«Мы больше не будем играть чужую музыку, а только твою», – говорила она тихим голосом и улыбалась.
Он тоже улыбался ей в ответ, но не въехал в суть сказанного. Через два дня они встретились у него дома, и она повторила это с той же улыбкой и уверенностью, которую он вдруг сразу пресек, сказав:
«Нет, подожди, зачем так категорично? У нас все так хорошо получается, и я не хочу прекращать это все. Мы будем понемногу добавлять по одной вещи, и, может быть, потом когда-нибудь…»
«Не может быть!» – заговорила она вдруг ультимативным тоном. «Я хочу, чтобы ты писал свою музыку, играл бы и пел свои песни. Они у тебя есть, они у тебя будут, ведь я рядом с тобой! Согласись, захоти творить, а не становиться чужой тенью! Знай, что я уже не смогу играть ничего чужого. Позавчера я открылась тебе, и ты должен был это увидеть. Победи себя! Помоги мне сделать то, что должно совершиться!»
И с этими словами она оставила его. Еще через два дня они встретились снова. Он обратил внимание на то, что она была необычно грустна, и захотел ее приободрить. Она попросила его еще раз сыграть «Озеро порывов», на что он немедленно согласился. Перед самым началом игры она вдруг попросила принести ей воды, что он и сделал. Она немного отпила и поставила стакан на стол. Они заиграли. После она спросила его о том, какие песни он хотел бы разобрать с ней в первую очередь. Я не могу понять, что мешало ему хотя бы для вида назвать пару из них, но этот чурбан вдруг снова уперся, сказав:
«Вот каким я вижу наш следующий концерт…»
Она перебила, спросив:
«Ведь он будет через несколько месяцев, верно? Нам нужно будет тщательно подготовить твой новый материал для него».
«Нет! Нет! И еще раз нет! Я не представляю свою концертную программу без вещей, которые меня создали, благодаря которым я есть то, что я есть, на которых я учился и рос. В конце концов, наш дуэт состоялся благодаря этим песням, поэтому будь так добра, поддержи меня в этом вопросе», – перебил он ее, но она не собиралась делать того же.
– Он что, скандалить стал с ней? В принципе, она ничего плохого не предлагала ему.
– Да, я того же мнения, но его сознание почему-то тогда помутнело, и он был готов упираться еще дольше. Она видела это, поэтому просто молча посидела еще пару минут, потом встала, убрала скрипку в футляр, и вышла, бросив ему «до скорого».
«Скорое» произошло через сутки. На этот раз она пришла без скрипки. Молча посидев пару минут, она будто вернула ту вчерашнюю обстановку, когда он окончательно отказал ей в ее просьбе, и сама вернулась в то состояние. Единственной разницей было отсутствие ее скрипки. Он сразу это заметил, и спросил:
«Ты сегодня без скрипки?»
«Нет, – отвечала она, – это ты сегодня без Скрипки. Я и есть Скрипка, твоя Скрипка, но ты отверг меня».
Он сказал ей:
«Что ты несешь?! О чем ты?!»
И она ответила ему на это так:
«Помнишь, как-то раз ты задался таким вопросом: «Зачем такой скрипачке нужно было находить меня чтобы исполнять все, чего бы я ни захотел, когда она сама могла бы выбрать кого угодно?»?»
– Эй, кажется он это тебе выговаривал, по телефону, верно? У тебя что, встреча с ней была?
– Да нет же, нет! Пойми и поверь мне: мне во всей этой истории довелось лишь собирать информацию, но никоим образом не распространять. Рассказываю я ее сейчас в первый раз тебе, просто у меня это все так явно зафиксировалось и поэтому так гладко идет. Нестыковка есть, и я не сомневаюсь, что со стороны это кажется похожим на обычный бытовой треп с моей стороны, но этого не было. Информация шла не от меня.
– Может он еще кому успел рассказать о своих ощущениях?
– Да, вполне возможно, однако мне почему-то хочется придерживаться вот этой, в некотором роде мистической позиции – уж очень к этому располагает конец этой истории. Как он мне сказал, он сам опешил, услышав от нее слова, сказанные им самим не так давно. А она добавила:
«А ведь я и в самом деле сама выбрала именно тебя. Если бы ты знал, как трудно было все вокруг устроить для нашей встречи, сколько для этого необходимо было совершить… Когда мы играли нашу последнюю песню на Озере, мне вдруг стало ясно, что я сделала все, что требовалось от меня, и мы играли твою музыку, пели твою песню, мы были вне времени и пространства, отдавая Вселенной то, чем она нас наделила, и делая этот мир лучше. Но мне также открылось и то, что я совершила ошибку, и что ты не тот, кого я искала. Я боролась сама с собой, пытаясь отбросить плохие мысли, нахлынувшие на меня в самом конце моего пути, но я не чувствовала боли от этого сопротивления, а значит все было впустую. Вопрос времени. И от этого отсутствия боли мне стало больно до слез, тех самых, которые ты видел, но которые не раскодировал. Мне жаль, но нам не хватило самой малости».
Он молчал. Он даже не решился спросить, о какой именно малости она говорила ему. Мы можем только догадываться.
– Как, она так и не сказала ему?
– Увы!
– Мастер противоречий не увидел того, что он мечтал увидеть и чего он так страстно хотел.
– А мечтал ли он об этом на самом деле? Может ничего этого и не было? Поэтому наш разговор на эту тему и начался с моего предположения об изначальной невозможности положительного разрешения этого конфликта.
– А ведь они были так близки к цели…
– К чьей цели? Лично мне кажется, что Скрипка стала еще ближе к своей настоящей цели, и тогда уже, когда она достигнет ее, она по достоинству оценит и то, через что ей пришлось пройти с ним. Кстати, мой рассказ практически закончен, но не совсем… После того, как она упомянула ту «самую малость», в воздухе повисло молчание. Наконец, он решился нарушить его и тихо спросил:
