черепахи, и разделанные акулы, и больные дети, истощённые, измученные, угасающие на глазах у несчастных матерей, что они видели в госпитале.
В госпитале, единственном, что им удалось посетить за первый день, тоже никто ничего не видел и никто ничего не знал. Строгие сосредоточенные врачи, собранные доброжелательные медсёстры. Боль, скорбь, страдание. Как везде. Одно слово — больница.
В отличие от Ирки, гид, относившийся ко всему философски равнодушно и даже цинично, заметил:
— Больница — это хорошо. Здесь и накормят, и подлечат. Плохо — там, откуда они пришли.
Голод в стране был проблемой куда более страшной, чем непрекращающаяся война. Хотя сейчас уже стало лучше, как выразился Весельчак. Сейчас уже терпимо.
Ирка не стала расспрашивать, что значит терпимо.
— Дело привычки, — равнодушно пожал плечами гид, имея в виду, что скоро она тоже научится относиться к этому спокойнее.
И через пару недель Ирка привыкла.
Не так чтобы совсем перестала замечать, но как-то приняла каким есть, не пытаясь ничего с этим делать, особенно впихивать в свои представления о добре и зле.
Она стала привыкать. К ней стали привыкать.
Сначала на странную женщину с фотографией смотрели с опаской. Потом с интересом. Потом равнодушно.
«Ну, ходит тётка и ходит, мало ли у кого, какие причуды», — читала она на лицах.
На самом деле читала куда больше. Когда первый шок, страх, оторопь прошли, она стала замечать, что по мимике, интонациям, движениям рук, плеч, головы, позам людей понимает гораздо больше, чем переводит гид. И доверяет этим интонациям тоже больше.
— Ты уверен, что наш Весельчак переводит дословно или говорит то, что должен? — спросила Ирка у Вадима, очередной раз вернувшись с «утренней прогулки» по берегу.
Глава 31
Вадим первое время ходил с ней каждый день, но в отличие от Ирки, ему нужно было ещё и работать. А для этого нужен не только ноутбук, сеть, электричество, доступ в интернет, но и разная периферия, которую с собой не потащить. Поэтому с утра он оставался в отеле, пока Ирка бродила среди рыбацких лодок с Весельчаком. Вадим с ней ездил только по больницам после обеда, зато уже без гида — там понимали по-английски.
— Что ты имеешь в виду? — удивился Вадим её вопросу.
— Мне кажется, он несёт какую-то хрень. Ну не должны люди усмехаться, когда им говорят, что муж этой женщины был капитаном судна, которое атаковали в море, его считают погибшим, но, возможно, ему удалось спастись на одной из рыбацких лодок. Вы слышали что-нибудь о нападении? А об этом человеке?
Она умышленно повторила текст с выражением и интонациями, а затем включила запись.
Из-за ветра слышно было плохо. Но всё равно можно было разобрать, что говорит Весельчак. Несколько коротких фраз. Раз в пять короче её длинной речи.
— И не одного вопроса, — уточнила Ирка.
— Ты записала? — удивился Вадим.
— Я сразу говорила, что этот Весельчак мне не нравится. А сейчас нравится ещё меньше. За две недели ни один человек ничего не вспомнил. Ничего не слышал, не знает и вообще такое чувство, что на побережье одни слепоглухонемые. Я понимаю их шок первые дни — белая баба, без хиджаба, в брюках, с распущенными волосами. Конечно, я их смущала и вызывала желание отвернуться от греха подальше, хотя не такие уж они и дикие, как кажется на первый взгляд. Понимают и про разницу культур, и телефонами пользоваться умеют, и мемасики постят, и видео на ютубе смотрят, я даже видела на рынке у кого-то открытый сайт знакомств. И ничего, не «харам» им.
Про «харам» — понятие запрещённого в исламе, ей объяснил Вадим.
Разжевал буквально по пунктам, что это не только употребление не халяльных продуктов, таких как свинина. Это и деяния, что ислам считает греховными: воровство, отношение к родителям без почтения, колдовство, азартные игры, ну и так далее.
Не всё Ирка запомнила, не всё поняла, как, например, «убийство без права на то». То есть с правом можно? А кто даёт это право? И почему у кого-то оно есть, а у кого-то нет?
Или «прелюбодеяние», способ избежать которого — многожёнство, но при этом насиловать «неверных» не грех и убить жену не грех. Это ей рассказала Инна, врач-гинеколог из России, что работала в госпитале Мамы Хавы деревне под Сомали, но полгода назад вернулась на родину. В Сомали Инна видела немало избитых женщин и женщин, умирающих в родах, потому что муж запретил делать кесарево и прочее.
— И ладно, хрен с ней, с религией, не суть, каждый вправе верить, во что ему верится, — сказала Ирка. — Но даже у самых дремучих аборигенов первый шок от моего появления давно прошёл, глаза пучить они давно перестали, но надсмехаться надо мной за что?
— Я думаю, усмешку вызывает фраза про то, что твоему мужу удалось спастись, — вздохнул Вадим. — Или про рыбацкие лодки. Ведь они не заплывают так далеко, чтобы встречаться с судами.
— Может, — выдохнула Ирка.
А потом они зачем-то взяли и поругались.
То есть Ирка не собиралась и даже не видела причин, но слово за слово, как это обычно бывает…
— Что ты этим хочешь сказать? Что я всё это делаю зря? — выкрикнула она. — Что никто из них всё равно ничего не скажет?
— Они боятся за свою жизнь, за свои семьи, за своих детей, Ир, — отбивался Вадим. — И это нормально. На конвой напали не какие-то обычные пираты, а одна из боевых группировок. Простой человек никогда не укажет на члена группировки, тем более радикальных исламистов, что видел, да ещё с пленным, потому что ему отрубят руку, потом ногу, сожгут его лодку вместе со всей семьёй, а его заставят смотреть и потом только отрубят голову.
— И ты это знал? Всё это время знал, что никто мне ничего не расскажет, и поддерживал во мне чёртовы иллюзии? И чёртовы глупые надежды? Он жив, Ир! Такие письма заранее не пишут! Мы обязательно его найдём! — передразнила она. — Это так ты решил мне отомстить?
— Отомстить?! О чём ты? — уставился на неё Вадим непонимающе.
— Ой, только не надо этого невинного выражения лица, — скривилась Ирка. — Я о том, что сказала мне твоя бывшая жена. Да, я понимаю, у тебя действительно есть причины меня ненавидеть,
