Суровая и красивая подтянутость была кругом.
Точно и самый воздух хранил почтительную тишину.
— Нет, куда им! — проворчал Портос, — "социалистикам!.."
Когда поравнялся с Эрмитажем, едва слышно сказал:
— А впрочем: — еt la gardе qui vеillе aux barriеrеs du Louvrе, n'еn dеfеnd pas nos rois…
Они поднялись на горбатый мост и шли мимо высоких казарм 1-го батальона Лейб-Гвардии Преображенского полка.
— Портос! — вдруг останавливаясь, сказал Петрик. — Скажи мне… — мольба и тревога были в его голосе. — Ты, правда, у них… в партии?..
Портос ничего не ответил. Он увидал вдали порожнего извозчика, махнул ему рукою и быстро зашагал к нему. Петрик побежал за ним.
— Портос!.. Это мне очень важно знать… Слышишь… Скажи… Правда ты в партии, стремящейся к ниспровержению Престола?
Портос садился на извозчика. Он не предложил подвезти Петрика.
— Ерунда!.. Какая ерунда! — сказал он. И, не прощаясь с Петриком, дал знак извозчику, чтобы он трогал.
Петрик глубоко засунул руки в карманы. Точно боялся, что протянет руку по привычке Портосу. Убрал голову в плечи, и глядя под ноги, тихо пошел наискось по Марсову полю.
XXXVIII
Для Петрика было очень важно знать — в партии Портос, или нет?
Петрик не разбирался в партиях. Он не только не занимался политикой — он ею не интересовался. Партия — «partiе». — Петрик переводил буквально, это была — часть. Часть, не слагавшаяся в целое, но противоборствующая целому и это целое и стройное разрушавшая на части. Сословия: — дворянство, крестьяне, мещане, торговые люди, духовенство, казаки, инородцы — это целое составляли, крепили и берегли. Для Петрика Россия была едина. В ней все были — Русскими. Он в своем взводе, в команде разведчиков имел и великороссов, и татар, и малороссов и поляков, были в нем и жид и латыш — для Петрика они все были — Русскими… Русскими солдатами. И что радовало Петрика — что они все тоже считали себя Русскими, и этим гордились. Он знал, что кто бы и где бы ни спросил их, — кто они? — они никогда не скажут: — "я — еврей" или "я латыш"… но всегда: — "я Русский". Это было то великое целое — Россия, что покрывало все части.
Партия стремилась это разрушить. Все равно какая… Даже — монархическая. Для Петрика в монархии не могло быть монархической партии — она была ненужной… просто — лишней, ибо вся Россия — монархия. Быть членом партии — по понятиям Петрика, — значило перестать служить Государю и повиноваться его законам, но служить партии, по ее законам и приказам. Это было двоевластие — это разрушало целость его России, той России, какую себе представлял Петрик.
Партия была враждебна России и быть в ней — значило идти против России.
Если Портос в партии — он враг России. И Петрик не может дружить больше с Портосом. Он не может на него донести. Офицер не доносчик, не фискал, не ябедник. Они же были кадетами в одном корпусе!! Петрик отойдет от Портоса: — холодным невниманием он покажет, что он его понял и не с ним. Он будет наблюдать за ним… и, если Портос… шагнет в бездну?.. Петрик исполнит свой долг.
Родина выше дружбы.
"Божьи люди" показали Петрику, что Валентина Петровна была права: — «нигилисточка» — это не шутка, не милая, веселая игра. Это партия… Петрик перестал бывать у нигилисточки. Он не считал ни ее, ни ее "божьих людей" опасными для государства, — слишком глупы и ничтожны все они были, да, наверно, за ними следила полиция. Но — Портос!
Петрик сразу увидел, что Портос — вожак. Портос в партии — делал партию страшной. Портос в партии — офицер-изменник. И как не мог представить себе Петрик офицера-масона, так не мог он представить его и партийным.
В простой и несложной душе Петрика шла большая работа. Он сознавал, что как-то выяснить все это было надо. Он понимал, что вызвать Портоса на объяснение ему не удастся. Портос ему ничего не скажет, или обманет его, ибо партия допускает ложь, а Портос — человек скользкий.
С этого дня он избегал встреч с Портосом. И это было тем более легко, что Петрик проходил занятия в школе с полным усердием, Портос относился к ним "спустя рукава" и, пользуясь Страстной и Святой неделями, экзаменами, сборами в лагерь, совсем не бывал в школе.
Петрик чувствовал, как маленькая трещина, образовавшаяся в их отношениях в день знакомства с "божьими людьми" у нигилисточки, разросталась в глубокую страшную пропасть.
Петрик боялся, что будет тот день, когда он, знающий, кто такой Портос, будет вынужден сделать что-то ужасное и противное, во имя офицерского долга. Из друга Портос становился — "врагом внутренним".
Петрик боялся об этом думать.
Как?.. где?.. когда?.. Но когда-то это должно разрешиться. И это было ужасно.
Но Петрик был занят. Ему некогда было об этом много думать.
XXXIX
На второй день праздника Валентина Петровна в фетровой черной шляпе — треух, в теплом суконном рединготе и амазонке, в сером манто, на извозчике ехала через Троицкий мост.
Был десятый час утра.
Столица гудела колокольным Пасхальным звоном. Отдельные удары тяжелых соборных колоколов сливались в общий гул и от того казалось, что какой-то незримый, несказанно прекрасный, торжественный оркестр играл высоко в синем небе. От этой игры в небе — празднично было на сердце у Валентины Петровны.
По небу — как нежные страусовые перышки разбросались белые и розовые облачка и стояли на месте.
На земле все блистало под солнцем. Больно было смотреть на Неву, отражавшую в мелкой зыби яркие солнечные блистания — тысячи маленьких солнц! Весело сновали по ней пароходики и белые ялики с задранной кверху кормой, точно чайки, косили к Мытному и обратно.
Деревья Александровского парка, еще черные и голые, набухли весенними соками и стали гуще. Мокрые шоссе манили под густой переплет их ветвей. На мосту и вдоль парка — везде был празднично одетый народ. У самого съезда с моста — ярославец мужик, в розовой рубахе и черной жилетке, устроился с большим лотком красных и лиловых яиц и бойко ими торговал.
На паперти Троицкой церкви пестрою толпою собирались богомольцы. Оглушали звоны ее колоколов.
Валентина Петровна увидала темно-малиновую большую машину Портоса, верховых лошадей под попонами и кучку любопытных на углу Кронверкского проспекта.
И ее там увидали.
Солдаты стали снимать попоны и подтягивать подпруги. Портос скинул пальто и в длинном сюртуке с пришпиленными полами пошел навстречу Валентине Петровне.
Немного жутко было садиться на рослого «Фортинбраса» в толпе народа, и сильно забилось сердце у Валентины Петровны, когда становила она маленькую ножку на руку Портоса и он бережно оправлял складки и застегивал резинку на правой ноге.
Лошадь тронула легко и плавно, и Валентина Петровна сейчас же оценила пружинистую гибкость ее просторного широкого шага.
Портос на большом вороном хентере, одолженном ему его приятелем Бражниковым, был великолепен.
В этот утренний час Каменноостровский проспект был пустынен. Они ехали по сырым от росы торцам, мимо высоких нарядных домов и далеко впереди в сером кружевном мареве виднелись сады Аптекарского острова.
Вся красота Петербурга раскрывалась перед Валентиной Петровной. Они ехали шагом, и ей xoтелось говорить, сказать все то, что наболело в ее сердце. С Яковом Кронидовичем она боялась поднимать серьезные вопросы. Яков Кронидович смотрел на нее, как на девочку, снисходил до нее, и это оскорбляло Валентину Петровну и заставляло ее скрывать свои мысли, жить внутри себя. То дамское общество, что ее окружало, никогда ни о чем серьезном не говорило.
— Как красив наш Петербург, — сказал Портос, глядя вдаль. — Какие в нем всегда прозрачные, точно акварельные тона.
— Я бы сказала — с гуашью, — промолвила Валентина Петровна. Ее замечание показалось ей значительными Она почувствовала, что этим она начнет свой серьезный разговор.
— Да… с гуашью… Вы правы. Особенно зимою. Великий человек был Петр!
— Неправда-ли, — быстро отозвалась Валентина Петровна. Она почувствовала, что он ее понял и подхватил брошенный ею мяч разговора. — И какой нехороший Владимир Васильевич.
— Стасский?
— Да.
Она вспомнила вчерашний разговор у нее в столовой за разговенным столом. Стасский, ковыряя вилкой в заливном поросенке, говорил о новой пьесе Мережковского и о Петре Великом. Он называл Петра развратником, при дамах, брыжжа слюнями и выпячивая с отвращением нижнюю губу сказал: — "корону на уличную девку надел! Подарил России царицу!"
— Он говорил, — торопясь и волнуясь, рассказывала Портосу Валентина Петровна, — что Петр кровью упился…
— Может быть, — спокойно сказал Портос. — Есть времена, когда это невредный напиток. Посмотрите, как взошла и расцвела от человеческой-то крови Россия! А Петербург! Какая красота!
