— Кто же тебя донимает?
— Русский. Я знаю, он и в Тромсё со мной поедет. С кем я буду там по ночам играть в шахматы?
— Он все еще снится тебе?
— Да.
— Что же он делает?
— Кричит. И просит.
— О чем?
— Чтобы я был его свидетелем.
Этого говорить не следовало! Вениамин понял это, как только закрыл рот. О таком не говорят!
— Ты все забыть не можешь, как ленсман допрашивал тебя после того случая?
— Не знаю…
— Никак не забудешь, что русский застрелился?
— Это все ружье!
Вениамин несколько раз повторил эти слова, чтобы у Андерса не закралось каких-нибудь сомнений.
— Конечно ружье, — согласился Андерс.
— Разве люди могут стрелять друг в друга? — спросил Вениамин, понимая, что задает глупый вопрос.
— Иногда случается. Правда, не в наших местах.
— И что за это бывает?
— Пожизненная каторга. Стрелять в людей можно только на войне.
— Ты знаешь кого-нибудь, кто стрелял бы в людей?
— Слава Богу, нет!
— А ты подумай! Может, все-таки вспомнишь? Вениамин понимал, что идет по краю пропасти. Но сдержаться не мог. Он уже задал свой вопрос.
— Перестань, парень! Выкинь ты из головы все эти мысли!
Вениамин как ни в чем не бывало разглядывал маленького жука с черной спинкой, который медленно полз по полу. Черная блестящая спинка. Вениамин не знал, что на него нашло, но его вдруг заполнила невыносимая пустота. Он встал и раздавил жука каблуком.
— Бедный жук! Зачем ты раздавил его? Ведь он тебе ничего не сделал! — тихо сказал Андерс.
— А русский? Он тоже никому ничего не сделал, — ответил Вениамин и бессознательно сел на бочку. Бочка под ним закачалась. Пол был неровный.
— Это верно, — согласился Андерс.
— Скажи, как Дина может?.. Как она может жить, будто ничего не случилось? — Вениамин с удивлением вслушивался в собственный голос.
— Ты ошибаешься, она все помнит. Но только она не сдается. — Лицо у Андерса вдруг изменилось. Можно было подумать, что ему все известно.
Но ведь это невозможно!
— У Дины есть ты!
Как просто, оказывается, сказать эти слова: «У Дины есть ты!»
— Я есть и у тебя.
— Тот, кто принадлежит Дине, не может принадлежать кому-то еще! — выпалил Вениамин.
— Наверное, именно поэтому она и хочет, чтобы ты уехал из дому. Тогда бы ты перестал быть только сыном Дины.
— Ты так думаешь?
— Примерно так. — Андерс был не похож сам на себя.
— А русский?
— Русский останется в Рейнснесе. Если же нет, сообщи мне, я сразу приеду и потолкую с ним.
— А если ты в это время будешь на Лофотенах?
— Можно приехать и с Лофотенов.
— Это долго.
— Но возможно. Какое-то время тебе придется справляться с ним в одиночку. Мужчина должен ко многому привыкнуть.
— Ты считаешь, что я не мужчина, если боюсь мертвого русского?
— Я видел взрослых мужиков, которые пугались куда менее страшных несчастий, — серьезно ответил Андерс.
— А тебе когда-нибудь было страшно?
— Случалось.
— Дина говорит, что страшно бывает всем.
Лицо у Андерса вытянулось от удивления. Видно, он еще многого не знал, этот Андерс. И всегда верил только хорошему.
— Вот как?
— Да. Она говорит, что ей тоже бывает страшно.
— И чего же она боится?
Любой разговор требовал осторожности. Нельзя откровенничать, чтобы на душе стало легче. Надо терпеть. Теперь следовало перевести разговор на другую тему. Неопасную.
— Давай поговорим о чем-нибудь нестрашном, — предложил Вениамин.
Андерс кивнул и не стал больше задавать вопросов. Он был замечательный отец во всех отношениях. Знал, когда надо поставить точку. И тут же рассказал Вениамину, как во время одного плавания его даже рвало от страха, и морская болезнь была здесь ни при чем.
— А стоит сойти на берег, где тебе не угрожает опасность, сразу все забываешь, — с улыбкой заключил он.
* * *
Уже на другой день Андерс сообщил Вениамину, что, к сожалению, его обваляют в грамматике и поджарят на математике, чтобы подготовить к поступлению в классическую гимназию в Тромсё. Времени в обрез, так что с Лофотенами придется повременить.
— Почему она такая злая?
Вениамин мог позволить себе так сказать тому, кто должен был быть его отцом.
— На то есть много причин, — заметил Андерс и отвернулся.
* * *
Вениамин часто сидел в комнате матушки Карен и размышлял над тем, что ему многое следует забыть. Хорошая память вовсе не благословение Божье. Но чем больше он думал об этом, тем лучше все помнил.
Иногда эти мысли одолевали его во время чтения и портили ему все удовольствие. Они взывали к нему его собственным испуганным голосом. Читая приключения и романы, он слышал, как сам рассказывает себе все то, что следовало забыть.
Это было, пожалуй, похуже, чем крики русского. Иногда он видел себя со стороны. Словно пылинку, положенную кем-то под увеличительное стекло матушки Карен. Может, даже он сам положил себя туда. Тогда он представлялся себе непобедимым великаном, который шагает по Вселенной, накинув на плечи вместо плаща звездное небо. Однако чаще всего он отождествлял себя с тем, что лежало у него под увеличительным стеклом. Несколько раз ему казалось, что он мотылек, который, никем не замеченный, летит через комнату.
Вениамин часто раздумывал, почему он подчиняется всем решениям Дины? Но может, она ничего и не решала? Может, это он сам всегда пытался угадать, чего она ждет от него?
Иногда он понимал, что она ни в чем не виновата. И вообще никто не виноват. Но не смел собрать воедино эти мысли, потому что тогда оказалось бы, что виноват он сам. Он трус. Он не такой добрый, каким следует быть. Он плачет и кричит без всякого повода еще почище, чем Олине.
В самые тяжелые дни он думал, что Юхан лучше его, хотя они оба сыновья Иакова. Юхан хороший человек, это бесспорно. И если он однажды ударил Вениамина, на то были причины. И очень веские.
Однажды после свадьбы Дины и Андерса Вениамин попытался поговорить с Юханом. Ведь другого брата у него не было. В тот день Юхан был непривычно весел. Поэтому Вениамин без приглашения отправился с ним на прогулку по берегу. Однако во время прогулки обнаружилось, что его присутствие не доставляет Юхану ни малейшего удовольствия. Можно было, конечно, сделать вид, будто ничего не замечаешь, и выдержать прогулку до конца. Но это было бы уже совсем другое дело. Вениамин понимал, что плохо поступает по отношению к брату, что он уже достаточно взрослый и должен знать, что об этом говорить нельзя, и все-таки не удержался.
— Теперь Дина вышла замуж за Андерса, и тебе придется спать одному, когда ты приезжаешь в Рейнснес, — выпалил он то, что давно вертелось у него на языке.
