А Саша рассказал об этой истории дома, и теперь каждый день я получаю от его мамы бутерброд, а ведь продукты у них все еще по карточкам. Когда нам с Сашей бывает нужно подняться из шахты пораньше, чтобы сделать что-то в мастерской для следующей смены, он берет меня с собой в умывальную, и мне удается хорошо помыться. Душа там, правда, нет, но всегда хватает воды.
Меня назначили опять в бригаду забойщиков. Наверное, кому-то не понравились наши добрые отношения с Сашей или наши «задержки» в насосной у девушек. Доносчиков ведь всюду хватает…
Но работаю я теперь не в лаве, а на перегрузке угля с забойного конвейера на широкий ленточный штрек. Моя обязанность — следить, чтобы уголь попадал только в перегрузочную воронку. Если ленточный конвейер останавливается — нет порожних вагонеток на следующем перегрузочном пункте или еще по какой причине, — уголь с забойного конвейера, пока его не выключишь, переполняет воронку и сыплется мимо. Когда все опять заработает, я должен весь просыпавшийся уголь собрать и лопатой погрузить на ленту. И еще помогать забойщикам, значит, если в это время остановят большой конвейер, то опять все кругом будет засыпано углем. Но к приходу следующей смены надо все привести в порядок.
Сегодня они что-то задерживаются. Бригадир говорит, что прошло уже часа три или четыре. Оказалось — клеть оборвала в стволе силовые кабели, не было электричества. И когда мы наконец поднимаемся из шахты и приходим в ламповую, там собирается уже следующая, ночная, смена. Так что опять предстоит короткая ночь — умыться, два раза получить еду… Вот такая жизнь в плену, кого это может беспокоить?
«ФРЕЙЛЕЙН» ВИТЬКА
Когда я прихожу в комнату со второй порцией супа, Макс еще не спит, у него для меня новость. Немецкий комендант лагеря Макс Зоукоп поручил ему подобрать бригаду художников и артистов. Я, конечно, готов, я любил играть на сцене еще в школе. Мы с Максом долго шепчемся и строим планы. Двух-трех человек, готовых участвовать, Макс уже нашел, и утром нам можно не идти на шахту — мы пойдем к Зоукопу. От возбуждения не могу заснуть; побудка нас сегодня не интересует, потому что к коменданту нам идти в девять, а до тех пор у нас есть время не торопясь съесть свой суп и пайку хлеба, спокойно поговорить обо всем. И я очень рад, что могу побыть с Максом.
И вот мы идем в управление лагеря, там нас ждут Макс Зоукоп и русский офицер. Сразу переходят к делу: еще до того, как нас привезли в этот лагерь, здесь уже была группа самодеятельности, но она распалась. Наш РоШгик показывает целую кучу материалов — пьесы, скетчи, ноты. Если найдем музыкантов, то можно будет достать и музыкальные инструменты. Мы набрасываем объявление, чтобы повесить на стенку, где пропаганда: про коммунистическую партию, про достижения рабочего класса в борьбе с империализмом. Некоторые произведения, которые мы должны играть, выглядят примерно так же.
Только повесили объявление, как сразу нашлись артисты и музыканты — тот играет на рояле, тот на скрипке, кларнетист, аккордеонист и так далее. А пленный Манфред Ройшель даже управлял когда-то оркестром. И в зале для собраний есть сцена и кое-какой реквизит. Вскоре политрук привез полный грузовик музыкальных инструментов, и Манфред начал отбирать музыкантов. Он же «экзаменует» желающих петь, но вот беда: в пьесах и сценах из оперетт есть и женские роли, а где нам взять исполнителей?
В школе я всегда пел в хоре, имел хорошие отметки по музыке. Мне двадцать лет, у меня чистое лицо, бриться приходится всего раз в месяц. Макс шутит — хватило бы и хорошо обтереть жестким полотенцем. Значит, буду играть женские роли! И вот еще что очень важно — для ощущения собственной пользы, наверное, — всем принятым в группу самодеятельности разрешили отпустить волосы, не стричься наголо!
Вот уже несколько дней переписываю роли, но для первого нашего выступления прежде всего — оркестр. Они репетируют мелодии из оперетт — попроще, для государства рабочих и крестьян. В годы моей юности в Моравской Остраве я знал чуть не все популярные мелодии и арии из «Продавца птиц», «Нищего студента» и других оперетт. У меня была подруга в балете городского театра, и, если удавалось, я сидел вечерами в театре, чтобы потом встретить Хильду, так ее звали, и поехать с ней домой. Фантастическое время юности! Хильде было восемнадцать, мне шестнадцать. Бывали объяснения с мамой по поводу этих ночных свиданий, но что поделать. Кто знает, может быть, мама ревновала сына, которого могла так рано забрать другая женщина…
Сегодня вечером буду в первый раз выступать. Волосы, конечно, еще не отросли, но что устроил из них наш парикмахер — это просто гениально. Часа два он мастерил из моих коротких волос завитушки. Сушилки для волос у нас здесь, конечно, нет, но результат все равно поразительный. Еще голову повязали каким-то платком, получился тюрбан, из-под которого видна женская прическа! Наш парикмахер делает прически и офицерским женам, так что у него нашлись и румяна. А художник сцены покрасил мне ноги коричневой краской, а черной провел еще сверху донизу швы, будто я в чулках. И чтобы обувь без каблуков не выглядела так нелепо, надел я еще короткие носки. Теперь должно получиться, не зря же я учил арию, в которой «Ах, я не знаю сама, что так жарко целую тебя!..». А в программе значится еще и дуэт.
И оркестр играл отлично, в зале радостный шум и аплодисменты. Офицеры с женами сидят в первом ряду и тоже аплодируют. Только политрук чем-то недоволен, и сразу после концерта Макса Зоукопа зовут к нему. Что случилось? А очень просто: мало вам неприятностей в шахте, где военнопленные работают вместе с украинскими женщинами, так еще вы будете мне наряжать мужчин-пленных в женские одежды, подрывать дисциплину и порядок в лагере! Должен сказать, что он не так уж не прав. Потому что товарищи по комнате обступают меня, хотят, чтобы я не переодевался, а шел к себе в женском и намазанный: мы, мол, можем там еще немного повеселиться! Макс Шик сохраняет, как всегда, ясную голову, и через несколько мгновений грим с меня снимают, и я опять становлюсь самим собой — двадцатилетним парнем.
Оба Макса проводят в ближайшие дни еще не один час у политрука, стараясь уговорить его женское платье не запрещать. Наконец он дает разрешение ставить пьесу «Остров мира», где сразу три женских роли. Но пьеса такая политическая, текст такой антикапиталистический, что бояться не приходится — эротических чувств он вызвать просто не может.
Ну, несколько шуточек мы все же в спектакль по секрету вставили. И репетиции нас порадовали, хотя политрук и один-два переводчика присутствовали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
