в сторону, прислонив к балясинам открытого мостика. Покосился на ящики – черные трафареты игривым шрифтом: Paris – латиницей, ни много ни мало.
– Ты знаешь морское право? – спросил он подоспевшего Тютюнника.
– Нет… – отдышавшись, замотал тот клапанами кожаного шлема.
– Я тоже, – полез Кирилл за пазуху однобортной куртки. – Но, кажется, брошенное экипажем судно, не востребованное судовладельцем или зафрахтовавшей его компанией, принадлежит… В общем, если я тебе скомандую: «Отдать рифы», ты чего делать будешь?
– Чего? – переспросил подпрапорщик с натужной гримасой.
– Понятно… Думать будешь, – хмыкнул Кирилл. – Что, вообще не водоплавающий? – спросил он.
– Да нет, – повторил Тютюнник. – Только на гичке по Днепру, – полез он в карман галифе за спичками.
– Ну, значит, будешь грести, – проворчал Кирилл в горсть ладони с бесцветным огоньком. – Раз ничего другого не умеешь. А вот меня дядя бегущему такелажу учил… Только не спрашивай, что оно такое, – предупредительно поднял он палец перед носом Луки.
Севастополь. Дача статского советника Иванова
– Все равно не скажу. Секретная операция, – ответил Кирилл сразу на все вопросы и сразу всех приятелей из числа молодых офицеров флота.
– Да о твоей секретной операции скоро анекдоты станут рассказывать, – похлопал авиатора по плечу пришедший с ним командир авиационной станции старший лейтенант Стахов. – Сущий корсар! Привел в Севастополь турецкую контрабандистскую шхуну и свой аэроплан на буксире, – презентовал он подвиг своего подчиненного, подкручивая усы, как если бы речь шла о его собственном достижении. – Переполошил, знаете ли, всех наблюдателей: не знали, как и определить диковинное плавсредство.
– Ага, оттого чуть было и не приложили с береговой батареи, – заметил Кирилл, озабоченно выглядывая кого-то поверх голов и фуражек в белых чехлах.
– Время такое, – подхватил его под локоть артиллерийский поручик из крепости Сакк. – И потом, флаг неприятельский, ваше благородие, все-таки снять следовало бы. А то черт знает. Ну зачем бы это турки волокли к нам наш же аэроплан?
– Выкупить, например… – рассудительно предположил флотский интендант – с виду чахоточный приказчик, случайно обряженный в белый мундир гарнизонной службы. – Турки и свои-то посудины продавали, пока у нас по Парижскому договору права на флот не было.
– Знал бы, обрядился бы басурманином, – фыркнул лейтенант Иванов, продолжая высматривать кого-то в плюшевых драпировках, среди резных столбиков. – С золотого руна, как говорится, хоть шерсти клок… А что, Филипп Пантелеймоныч, отвалили б вы мне золота по весу гидроплана? – повернулся он наконец к интенданту, бросив поиски.
– Боюсь, что картечи, – кашлянув в кулак, просипел интендант.
– А… – махнул рукой Кирилл. – У вас всегда не то выдают, что просишь.
– А что ты хотел? Чего тебе не дает противный господин интендант! – фужерным звоном раздалось за спиной лейтенанта.
Он обернулся.
Обернулись и другие.
А поручик Сакк, как выяснилось, затем только и явившийся, даже расплескал вермут на полу кителя.
Варвара, как это было перенято теперь от девиц знатных фамилий, была в простом гранатовом платье, подстреленном как у старшей гимназистки, по щиколотки. Хоть и с воротничком модного парижского кружева ручной работы, но все равно…
Броская эта простота моментально свела на нет весь многочасовой труд дочери губернского секретаря, Нины Нелидовой.
– Простите за «противного», Филипп Пантелеймонович, – мимоходом погладила Варвара локоть белого кителя интенданта, отчего нездоровый румянец на впалых щеках его вспыхнул жизнерадостной гипертонией.
Интендант замычал что-то невразумительное, подбирая слова, но девушка уже забыла о его существовании.
– Братец, как же ты нас напугал с дядюшкой, – уткнулась она открытым лбом в нагрудный карман нестроевого мундира на английский манер. – Не знали, что и думать.
– Не ври, глупая девчонка. Не слушай ее, Кирилл, – оказался подле и сам Алексей Иванович с рюмкой и стеклянной флягой точно доктор с микстурой. – Я всегда знал, что думать. Я думал, что ты, как истинный Иванов, живым и здоровым, а главное – с честью вернешься из любой передряги. Ты ведь жив и здоров?.. – уточнил он на всякий случай, наливая в зеленоватую рюмку.
Лейтенант Иванов кивнул, молодцевато прищелкнув каблуками:
– И с честью все «слава богу», ваше высокородие.
– Не сомневался, но вот тебе все-таки от нервов. На травках.
Кирилл двумя пальцами принял «лекарство».
– Сейчас же все расскажешь, – взял его под руку статский советник. Однако лейтенант ненастойчиво, но освободился, снова оглядываясь, будто у него тут еще оставалось дело.
Варвара понимающе хмыкнула.
– А где Кира? – не глядя на нее, нетерпеливо спросил Кирилл.
– Ну-у… – благодушно протянул Алексей Иванович. – Ты б еще спросил, где нынче буря, как там у Горького: «Пусть сильнее грянет…»
– Да прямо тут и сейчас, – буркнула под нос себе Варя, косясь куда-то за спину поручика Сакка.
– Кирка!
– Кирка!.. – сдержанный, глуховатый девический вскрик и тенор лейтенанта почти слились.
Обещанная буря бесцеремонно растолкала плечи в погонах и эполетах, в отложных воротниках с атласной вышивкой и кисейных шарфах. Расплескалось вино из фужеров на черепаховый столик, и злобно поморщилась дочь коллежского асессора, охнув и просев на отдавленную ногу…
Впрочем, за полшага до цели «буря» вдруг стихла так же внезапно, как и возникла. Узкая ладонь отпрянула от накладного кармана с серебристым орлом, стиснувшим в лапах пропеллер и шпагу, пальцы сжались в нерешительный кулачок. В следующее мгновение рука Киры утонула в ладонях сводного брата…
Непривычные для фамильной галереи Ивановых темно-карие глаза встретились с серыми, отливающими на солнце голубизной.
Варвара неодобрительно покачала головой, но это вполне можно было отнести и на счет внешнего вида сестры.
М-да, не зря Кира провела так много времени на чердаке дома в окружении баулов, сундуков и шляпных картонок бабушки Федоры и тетушки Фредерики – жены Алексея Ивановича. Ни той, ни другой девушка в глаза не видела – бабушки не застала, а тетушка обреталась где-то по заграничным курортам и проявляла себя разве что пасхальными открытками, подписанными до смешного безграмотно. Однако образами своих предшественниц Кира прониклась, как умела, поэтически страстно. Вот только явно спутала «Дамский мир» и «Женский»[16].
От наряда Киры здорово отдавало анахронизмом. Затянутая в черную венгерку ее хрупкая фигурка еще терпимо смотрелась бы в галифе для занятий спортом – эмансипация на дворе, как-никак. Но сразу из-под черной полы белым бутоном распускалась пышная юбка для верховой езды, в сборках и складках, как театральная кулиса. Точно что брюлловская «Всадница».
«Нашла бы “клетку для кур”, – как вслед за “Панчем” называла Варя кринолин. – И ту нацепила бы…» – ревниво подумала она.
Да еще и черная треуголка от охотничьего костюма, отороченная белым мехом?
«Абракадабра какая-то».
Но мех бросал такую выгодную тень на смуглое личико Киры, что никакой вуали уже и не надо было. Чайнокарие глаза в мохнатой тени
