3. Апрельские грозы
Апрель выдался для большевиков (да и для всех партийных активистов любых цветов — кроме растворившихся в воздусях монархистов) суматошным и боевитым. За долгую партийную жизнь Рыкову никогда не приходилось участвовать в стольких конференциях разного уровня за один месяц, как в апреле 1917-го. Но он не чувствовал усталости: прилив революционного адреналина помогал выдержать перегрузки и нервное напряжение споров. Нам сегодня может показаться, что они препирались по мелочам. Но нужно прочувствовать логику того времени, его надежды и тревоги, чтобы понять, насколько остры были грани этих вопросов. Большевики пытались определить тактику на несколько месяцев вперед в ситуации, когда страна менялась почти ежедневно. Задача нестандартная!
31 марта (разумеется, по старому стилю) Ленин вернулся в Россию. Уже на Финляндском вокзале начался ажиотаж, речи, воззвания. Но многие соратники, включая Рыкова, побаивались очередной личной встречи с Ильичом. Признанный вожак большевиков не успел приехать в Россию, как с головой бросился в политическую борьбу невиданного накала. На первой же встрече с политическими союзниками и соперниками в особняке Кшесинской он выдвинул требования немедленно заключить мир, распустить Временное правительство и передать всю власть Советам. «Никакой поддержки Временному правительству» — с таким лозунгом Ленин явился из эмиграции и сразу показал всему миру, что такое политический радикализм. Не менее важно, что в тот день он предложил и конфискацию всей помещичьей земли, и ее национализацию. Именно национализацию, а не распределение между крестьянскими общинами, как то предлагали эсеры.
В те дни однопартийцы-социалисты собирались снова и снова — как будто боялись потерять друг друга из виду, как будто понимали, что партию нужно сплачивать большими и малыми общими делами. И, кроме того, наслаждались свалившейся с неба легальностью. 19 апреля началась весьма бурная Московская областная партийная конференция. С докладом, полным сдержанности, на ней выступил Смидович — приятель Рыкова, почти друг, а в те дни еще и почти абсолютный единомышленник, что встречается еще реже. Он признал, что революция произошла неожиданно для партии, что многие из большевиков оказались просто к ней не готовы. И сейчас единственная разумная политика — пытаться контролировать Временное правительство через Советы. Да, у большевиков и там нет большинства — но должны быть союзники. И другого инструмента влияния не просматривается.
Рыков поддержал Смидовича, заметив, что пролетариат (это понятие для них, как ни странно, было почти синонимом термина «большевики») не способен своими силами осуществить революцию и взять власть в свои руки. Попытку взять власть в свои руки Рыков назвал «политическим безумством».
У столь пессимистической оценки тактического будущего партии на конференции нашлись влиятельные оппоненты. Прежде всего Инесса Арманд, Розалия Землячка, Григорий Усиевич. Рыков с легкой улыбкой выслушивал их воинственные эскапады. Им, конечно, тоже доводилось хлебнуть и тюрем, и ссылок — но не в такой мере. Уж он точно и испытал больше, и страну познал не из прекрасного далека. А этим товарищам, толком не знавшим Нарыма, вольно звать на решительный бой! Когда-то и он был таким.
«Решительный бой!» — это только в песнях звучит эффектно, легко и романтично. Тут можно было дать волю сарказму. Но одно всерьез печалило Рыкова: они выглядели как представители разных движений, разных партий. А Землячка говорила, что контроль над правительством — это иллюзия. Нужно все перекроить и превратить Советы в такой орган, который будет назначать министров. И — никакой пассивности. В итоге собравшиеся приняли более боевую резолюцию Петроградской партконференции — с одной поправкой, на которой все-таки настояли Рыков и его единомышленники (среди них выделялся будущий нарком просвещения Андрей Бубнов), — о контроле над Временным правительством со стороны Советов, в которых, между прочим, большевики еще не превалировали. Рыков был одним из самых убежденных сторонников единого социалистического фронта. Он долго не мог понять, почему в такой экстремальной ситуации Ленин снова предлагает размежеваться. Ведь строить новую страну можно только сообща, всем вместе — разумеется, кроме черносотенцев, монархистов и таких сторонников буржуазного развития России, как кадеты и октябристы. Рыков после этих споров считал свою миссию на весну 1917 года исполненной. Но замысел Владимира Ильича состоял в ином. Превратить РСДРП(б) в невиданную прежде в истории государствообразующую партию, которая в будущем может стать и стержнем нескольких государств.
Вскоре после начала конференции многое изменилось: в Москве узнали о «ноте Милюкова». Временное правительство в конце марта выступило с заявлением, которое обеспокоило союзников по Антанте. Там, кроме прочего, речь шла о мире на основе самоопределения народов. Конечно, министры не позволяли себе «большевистских» лозунгов, не говорили о немедленном выходе России из войны, и все-таки это заявление потребовало разъяснений. Вот Милюков и выступил с нотой, которую многие восприняли как широкий и решительный «шаг назад». Министр иностранных дел заявлял, что позиция Временного правительства не дает никаких оснований думать об ослаблении роли России в общей союзной борьбе и провозглашает о всенародном стремлении довести мировую войну до победного конца. На некоторое время он в глазах революционеров превратился в главного ястреба войны. Припомнили Милюкову и его монархическое прошлое, его попытки совместить либеральные реформы с сохранением царской власти — урезанной, но не уничтоженной.
Конференция в Белокаменной продолжалась. Антивоенный вопрос стал главным и самым взрывоопасным. Здесь Рыков проявил твердость, сразу приступив к организации митингов, мобилизовав активистов на предприятиях. «В случае гражданской войны в Петрограде мы должны быть готовы к ней здесь, в Москве», — заявил Рыков, на этот раз сорвав аплодисменты радикалов. Они понимали: упрямство Милюкова и союзников по Антанте, от которых он зависел, в сочетании с дезертирскими настроениями в армии и в обществе могут стать порохом для новых беспорядков, в которых акции большевиков резко возрастут.
В Москве прошли митинги протеста, собравшие сотни активистов и тысячи зевак под броскими и всем понятными лозунгами: «Долой войну!», «Долой Гучкова и Милюкова!». «Трон» Временного правительства пошатнулся. Особенно активны в этой борьбе были рабочие заводов Михельсона и Меньшикова, а также Замоскворецкого трамвайного парка. Рыков увидел, что пролетариат больших городов в России вовсе не бессилен, особенно если умело им управлять. Правда, никакой гражданской войны тогда не случилось, Милюков в итоге проиграл и в начале мая ушел в отставку, но и сторонники немедленного мира не оказались в явном выигрыше.
В полевевшем Временном правительстве к большевикам уже относились с определенным уважением и страхом. А эсер (конечно, правый) Александр Керенский, усиливавший свои позиции, надеялся, что с ними все-таки можно ужиться. Керенскому нужно было убедить социалистов в том, что он — самый левый из возможных руководителей правительства и армии. Остальные куда консервативнее. И, значит, большевики должны его беречь. Это построение выглядело логично, только Ленин его отбрасывал без лишних раздумий. Он уже разделял борьбу за социализм и борьбу за власть. Если в первой эсер Керенский мог считаться исторически обоснованной «ступенькой развития», то во второй он был помехой и только. Пытался ли Керенский вести переговоры с другими большевиками, пытался ли расколоть партию? На этот вопрос до сих пор нет точного ответа. По крайней мере, в Рыкове он не видел человека, с которым можно вести такие переговоры в суматохе 1917 года. И общался Алексей Иванович главным образом с однопартийцами. С ними делился своими сомнениями — вплоть до обсуждений «сдавшего» Ленина.
Прямо с московских демонстраций Алексей Иванович направился в Петроград — на общероссийскую конференцию. Он снова не успел ни дня провести в семье. Апрельская Всероссийская конференция РСДРП(б) должна была определить от а до я тактику партии в новых — необыкновенных, революционных — условиях.
