— Да гдѣ онъ? выговорилъ Алексѣй.
— Гдѣ? То-то и есть, гдѣ? Съ утра провалился, какъ сквозь землю.
Ѳедоръ Орловъ отправился въ сосѣднія комнаты, затѣмъ и на дворъ, очевидно съ тѣмъ, чтобы поискать старика лакея, но вернулся, не найдя его нигдѣ.
— Давай сами себѣ состряпаемъ что-нибудь поѣсть, выговорилъ Григорій;- можетъ быть, коли сошлютъ, куда Макаръ телятъ не гонялъ, да безъ гроша денегъ, такъ придется и безъ того въ повара наниматься къ какому-нибудь нѣмецкому князю или барону.
— Въ ссылочныхъ мѣстахъ таковыхъ теперь нѣту! замѣтилъ Пассекъ.
Молодежь невольно разсмѣялась и поднялась съ мѣстъ.
И, не смотря на то, что въ это утро, конечно, имъ было не до веселья, Орловы со смѣхомъ, сопутствуемые пріятелями. вышли въ буфетъ и начали таскать изъ шкафовъ все, что попадалось, — бутылки и съѣстное.
Но въ ту минуту когда очищались шкафы и полки холодной кладовой, вдругъ надъ молодыми людьми раздался громовой голосъ:
— Это что? Нѣшто это можно? Ахъ головорѣзы, разбойники!
И Агаѳонъ въ тулупѣ и шапкѣ, багрово-синій отъ мороза, очутился среди молодежи.
— Куда ты провалился, старый хрычъ? сердито выговорилъ Григорій. — Ну, давай скорѣй закусить; чуть было голодомъ не уморилъ. Куда ты провалился? А?
— Стало-быть нужно было, гнѣвно воскликнулъ Агаѳонъ.- A вамъ все-жъ-таки не рука лазать, да шарить въ моихъ шкафахъ. И посуду переколотите, да безпорядицу еще такую надѣлаете, что въ мѣсяцъ не разберешься! Это еще что? Пошелъ, пошелъ! Не тронъ! Не дамъ! крикнулъ онъ на Алексѣя Орлова, отнимая у него блюдо съ остатками гуся и капусты.
— Ну, полно, Ѳоѳошка! угрюмо вымолвилъ Алексѣй, уступая однако блюдо старому лакею. — Круто вѣдь приходится, не до смѣху, брать; и прибираться тебѣ не придется тутъ. Сегодня же мы подъ арестъ махнемъ, а тамъ и въ ссылку.
— Должно быть! Такъ мы въ ссылку и поѣхали! шалишь, паренекъ! Густо хлебать хочешь. Пускай другіе ѣдутъ! Не на то я васъ махонькими сморкаться училъ въ платочки, да теплой водичкой раза по два въ день подмывалъ… A теперь вишь вы въ ссылку поѣдете!..
Молодежь примолкла и прислушалась къ словамъ старика.
— Раздѣнусь вотъ, отогрѣюсь, подамъ всѣмъ закусить, да и поясню, какъ вамъ озорникамъ изъ бѣды вылѣзти… Вотъ серебряныя миски на головы-то вздѣвать умѣете, а чуровать себя не умѣете. Мнѣ же приходится васъ выручать!
Такъ какъ старикъ дядька никогда зря не болталъ и не шутилъ въ серьезныя минуты жизни своего Григорія Григорьевича, то каждое слово Агаѳона имѣло теперь особенное значеніе. Никогда еще такія слова его не оказывались потомъ пустяками. Это знали даже всѣ пріятели Орловыхъ, и теперь вдругъ вся молодежь, побросавъ, кто тарелку, кто ножикъ, кто соусникъ, окружила стараго дядьку.
— Что ты, Ѳоѳошка? выговорилъ Алексѣй Орловъ первый, подходя и пытливо вглядываясь въ замороженное лицо старика. — Ты, смотри, не балуй; вѣрно сказываю, не до смѣху намъ.
— Ну, ладно, учи больше. Уходите наперво отсюда. Вишь все переворошили какъ! Принесу закусить и разскажу кой-что новешенькое.
— Да ты гдѣ былъ-то? подступилъ Григорій Орловъ.
— A былъ тамъ, гдѣ меня нѣту, Григорій Григоричъ. И вы тоже чудны. Нѣшто со мной когда бывало, чтобъ я спозаранку сбѣжалъ со двора, не давъ вамъ покушать, такъ, ради бездѣлья? Эхъ вы, то-то вотъ! Я за утро-то столько дѣловъ передѣлалъ, что у меня въ головѣ теперь вьюнъ вьюномъ. Дайте передохнутъ, говорю, и все выложу.
Офицеры вышли снова въ гостинную, недоумѣвая переглядывались, но невольно пріободрились и начали шутить. Братья Орловы болѣе другихъ начали надѣяться, что лакей дядька что-то выдумалъ или узналъ новое. Но они все-таки чувствовали, что за соломенку хватаются.
— Да вретъ просто, замѣтилъ Пассекъ.
— Нѣтъ, Петръ Богданычъ! отозвался Алексѣй. — Не знаете вы нашего Ѳошку. Онъ зря никогда рта не разинетъ, когда намъ не до смѣху.
— Вотъ чудное-то дѣло будетъ, замѣтилъ Ѳедоръ Орловъ, всегда молчаливый и самый хладнокровный изъ всей компаніи, если пестунъ устроитъ дѣло, которое у насъ не выгорѣло. даже Елисавета евта… Романовна ничего не смогла.
И вдругъ, сообразивъ будто нелѣпость этого, Ѳедоръ Ордовъ махнулъ рукой и прибавилъ:
— Эка пустяковина! И мы-то дураки тоже. Весь Петербургъ обшарили и ничего не сдѣлали, а тутъ вдругъ, нашъ старый хрычъ Агаѳошка что-нибудь надумалъ.
— Конечно, пустяки, угрюмо отозвался Ласунскій. Но Алексѣй пристально взглянулъ въ глаза брата Григорья и выговорилъ:
— Ну а ты, Гриша, что думаешь?
Григорій развелъ руками и тихо вымолвилъ:
— Да я-то знаю, что Ѳоѳошкѣ случалось мнѣ такія дѣла обдѣлывать, что самъ Фридрихъ кабы узналъ, такъ за своимъ нѣмецкимъ ухомъ почесался бы и позавидовалъ.
Чрезъ нѣсколько минутъ Агаѳонъ, понукаемый Алексѣемъ Орловымъ, не столько ради закуски, сколько ради того, чтобы узнать поскорѣе принесенныя имъ вѣсти, накрылъ столъ и подалъ кушанье. Всѣ усѣлись, исполняя упрямое требованіе дядьки прежде откушать, и стали ѣсть, весело и охотно. Агаѳонъ сталъ около стула своего любимца, Григорія Григорьевича, и началъ, какъ бывало всегда въ серьезныхъ случаяхъ, дѣлать ему допросъ.
— Ну! знаете-ли вы кого мы нарядили въ Красномъ Кабачкѣ? началъ онъ медленно и съ самодовольствомъ.
— Ну, здравствуйте! воскликнулъ Алексѣй. — Какъ всегда! началъ Ѳоѳошка съ Адама. Иди прямо къ дѣлу, пытатель! Вѣдь эдакъ завсегда, только дыбковъ да плетей не хватаетъ, а то бы чистый застѣнокъ вышелъ, какъ у Бирона бывало.
— A ты попридержи-ка языкъ, огрызнулся Агаѳонъ. — Плети да застѣнокъ припуталъ…
— Да нельзя-же, Ѳоѳошка, съ Адама начинать.
— Съ какого тебѣ Адама? Что ты грѣшишь? Я объ голштинцѣ спрашиваю.
— Оставь его, Алеханъ, ты вѣчно мѣшаешь и дѣло оттягиваешь. Пускай хоть съ Адама начинаетъ, да только чтобы толкъ вышелъ. Онъ у насъ умница!
— Вотъ то-то! Да! отозвался Агаѳонъ. — И прималкивай, обернулся онъ къ Алексѣю. — Вы ему прикажите всѣ прималкивать, а то и впрямь до вечера не кончу. Ну слушайте, Григорій Григоричъ. Кого вы въ миску-то нарядили, знаете-ли?
— Знаю давно, голштинецъ, т. е. фридриховскій посланецъ, фехтмейстеръ Котцау, покорно приготовился отвѣчать на допросъ Григорій Орловъ, какъ будто все болѣе чуя, что Агаѳонъ принесъ, если не спасеніе, то отсрочку ожидаемаго съ часу на часъ ареста.
— Ну, ладно, вотъ онъ это и есть пущенный гонцомъ отъ Хредлиха. Ну, вотъ, покуда вы бѣгали по Питеру, да просили заступничества у разныхъ вельможъ, я сидѣлъ у себя въ прихожей и свое дѣло надумалъ. Ваши-то всѣ заступники при Лизаветѣ Петровнѣ зубасты были, а нонѣ всѣ хвосты поджали. A нонѣ, доложу я вамъ, вся сила въ нѣмцѣ. Вы не ухмыляйтесь, я хоть и крѣпостной вашъ холопъ, а это мнѣ сдается вѣрно. Вотъ я и надумался, дай думаю я, черезъ своихъ пріятелей, тоже холоповъ, свою канитель заведу. Ну, вотъ я третій день и мыкаюсь, изъ дома пропадаю, а нынѣ съ зари провалился. Вонъ Алексѣй-то Григорьичъ, по своему ребячеству и малымъ годамъ, небось, подумалъ, что молъ Агаѳонъ запоемъ запилъ. Не пивши никогда за всю жизнь, теперь изъ кабака не выходитъ. Хитеръ, вѣдь!!
Алексѣй Орловъ былъ немногимъ моложе брата и ему шелъ уже двадцать седьмой годъ, но Агаѳонъ упрямо считалъ его парнишкой сравнительно со своимъ бариномъ, героемъ многихъ битвъ. Алексѣй всегда огрызался полушутя на старика за это искреннее убѣжденіе, что онъ еще молокососъ. Теперь едва только Алексѣй открылъ ротъ, какъ старикъ поспѣшилъ прибавитъ:
— Не прикажите ему болтать, пусть помалкиваетъ, покуда всего не выложу.
И Агаѳонъ въ мельчайшихъ подробностяхъ разсказалъ, какъ онъ съ однимъ изъ пріятелей, лакеемъ графа Воронцова, отправился въ гости въ людямъ принца Жоржа, и даже познакомился съ господиномъ Михелемъ.
— Только ужь больно въ себя ушелъ, прибавилъ Агаѳонъ, рукой не достанешь. Вельможа будто отъ того, что прынцу сапоги чиститъ.
Затѣмъ отъ Жоржа, направленный пріятелями, Агаѳонъ нанялъ пару лошадокъ и отправился прямо въ Ораніенбаумъ.
— Когда? воскликнули всѣ въ одинъ голосъ.
— Вѣстимо нонѣ, прямо оттуда, — и ямщика еще не разсчиталъ, ждетъ внизу.
Старикъ началъ было разсказывать, какъ хромаетъ правая лошадь, какъ ногу себѣ зашибла гдѣ-то, но молодежь прервала старика въ нетерпѣніи.
— Ну, ну, не томи, воскликнулъ Григорій, — неужто же былъ у самого Котцау?
— У него у самого.
— Да зачѣмъ?
— За дѣломъ.
— Да за какимъ дѣломъ? Къ нему-то?….
— A вотъ, слушайте. Пріѣхалъ, розыскалъ его. Нанялъ это онъ въ Рамбовѣ фатеру самую тоись мѣщанскую, десять рублевъ въ мѣсяцъ платитъ. Ладно, думаю, хорошо, — это намъ на руку; стало-быть нѣмецкихъ-то деньжищъ мало, съ собой не привезъ, а русскими еще не разжился.
И Агаѳонъ въ первый разъ сначала своего повѣствованія ухмыльнулся весело и въ ладоши ударилъ.
