Нынешний базовый слой российского общества иной. В него входят в основном те, кто считает себя проигравшим в результате перехода от советского социализма к современному российскому капитализму. На этом уровне у людей преобладают социал-демократическая, государственническая и коммунопатриотическая ориентации71. Основная проблема состоит в том, что эта часть общества сравнительно легко поддается манипулированию со стороны популистских сил. В области внешней политики такие силы могут опираться на элементы ксенофобии, шовинизма, расизма, антисемитизма, ненависти и зависти к Америке и т. п. Повышение уровня благосостояния, расширение состава среднего класса при численном уменьшении доли «низов» общества способны ограничить эту опасность и в перспективе маргинализовать вызывающие ее явления.
Фундаментальные изменения в России означали также окончание имперского периода ее истории. С распадом Советского Союза Россия как «Евразия», т. е. замкнутое самодостаточное образование, отошла в историю. «Возвращение в мировое сообщество» потребовало смены основ внешнеполитической философии.
Изменение внешнеполитической философии
ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ философия элит изменилась, стала гораздо менее амбициозной. Сознание относительной и абсолютной слабости России заставило ее верхи отказаться от мессианства и глобальных проектов. Произошло возвращение к более традиционным представлениям о месте и роли России как одной из нескольких великих мировых держав. Российские лидеры видят свою страну игроком первого порядка в Европе и Азии, центром притяжения в СНГ и полноправным участником решения проблем глобального уровня. Само понятие державности было осовременено, прежде всего путем экономизации внешнеполитической философии и практики. Интеграция в мировую систему – существенный элемент этой философии, но в отличие от начала 1990-х годов речь идет об интеграции в мировую систему в целом, а не в институты Западного общества.
Стратегическое перенапряжение СССР к концу 1980-х годов стало очевидным даже для убежденных защитников державной политики. Фактически все они – хотя и в разной степени – были готовы на сокращение ставшего непосильным бремени внешних обязательств. Переломным моментом стала война в Афганистане, на силовое вмешательство в дела которого советская военная и дипломатическая верхушка пошла неохотно. Ввод войск в Афганистан стал рассматриваться как трагическая ошибка, а их вывод был встречен с облегчением. Последовавшее вслед за тем в результате договоренностей с США политическое отступление СССР из других конфликтных регионов «третьего мира» – Центральной Америки (Никарагуа, Сальвадора), Юго-Восточной Азии (Камбоджи), Африки (Анголы и Мозамбика) также не вызвало сопротивления элит. Содержание – под флагом поддержки национально-освободительного движения – многочисленной и неэффективной клиентуры в ряде других стран (Эфиопии, Южном Йемене и т. д.) было признано чересчур затратным.
Гораздо больших усилий потребовал пересмотр подхода к проблеме европейской безопасности. После начала «холодной войны» и советизации политических систем стран Восточной Европы Советский Союз трижды (в 1953, 1956 и 1968 гг.) применял военную силу для сохранения своих геополитических и геостратегических позиций на континенте. Установление в Польше в 1980 г. военного положения и переход страны под контроль Войска польского предотвратили четвертую военную интервенцию СССР за четыре десятилетия. В наступившей к концу 1980-х годов перемене ключевую роль сыграл поворот в сознании Горбачева и его соратников – от формулы безопасности, основанной на силовом противостоянии, к формуле совместной безопасности.
Такой взгляд на безопасность страны настраивал советское руководство на поиск договоренностей с потенциальным противником и на переналадку отношений с союзниками. Это новое видение нашло отражение в идее «общего европейского дома», с которой Горбачев выступил в Страсбурге летом 1989 г., а также в практике «раскрепощения» стран Варшавского договора начиная с признания модели «круглого стола» правительства и оппозиции в Польше и кончая признанием права стран Центральной и Восточной Европы на выбор направления и форм их внешней интеграции. В военной области тогда же был сформулирован принцип «разумной достаточности для самообороны».
Таким образом, произошел поворот от философии экспансии и строительства мировой империи к философии самоограничения и строительства национального государства. Интеграция внешнего мира в советскую модель сменилась поиском путей интеграции России (вначале – еще СССР) во внешний мир. Поразительным было не только восприятие новых принципов, но и в целом вялое сопротивление этим шагам со стороны номенклатуры. Можно было повторить известную фразу «караул устал»72 – только не ждать, а караулить. Лишь перспектива объединения Германии привела в начале 1990 г. к публичному выражению тревоги, озабоченности и т. п. со стороны части партийного руководства (члена Политбюро, секретаря ЦК Егора Лигачева и начальника Главного политуправления Вооруженных сил СССР Алексея Лизичева), что, впрочем, не имело последствий.
Отказавшись от классовой борьбы с «империализмом», «ревизионизмом», «сионизмом» и т. п., горбачевское руководство провозгласило курс на сотрудничество практически со всем миром. Ельцинская администрация пошла дальше, объявив США, ЕС, Китай, Индию, а также практически все страны СНГ «стратегическими партнерами». С начала 1990-х годов даже Израиль стал восприниматься как дружественное России и культурно близкое, в значительной степени русскоязычное государство.
Именно российская элита фактически демонтировала Советский Союз, «большую Россию». 12 июня 1990 г. Верховный Совет РСФСР пошел на невероятный шаг, провозгласив суверенитет России по отношению к СССР. При всей внешней абсурдности «независимости России» от Советского Союза это был первый шаг от империи к национальному государству. Речь шла о гораздо большем, чем солидарность с окраинами против Старой площади или способ завершения периода двоевластия в Кремле. Общий смысл состоял в «возвращении России домой» – прежде всего с точки зрения направленности ресурсных потоков. Впервые с 1552 г., когда Иван Грозный присоединил к Москве Казанское царство, в России возобладал вектор строительства национального государства.
Лозунг «победы коммунизма» во всем мире сменился лозунгом «нормального государства» (т. е. государства западного типа). Риторика «самого передового общественного строя» сменилась стремлением к «возвращению в цивилизацию» (понимаемому как воссоединение с Западом). «Третий Рим» сменился «европейским выбором», представляющимся естественным для «страны западноевропейской культуры».
Испытания 1990-х годов лишь подтвердили силу нового «выбора» России. СНГ не стало способом реинтеграции (подобно тому, как военно-дипломатический союз советских республик в 1921–1922 гг. стал основой для формирования СССР). Наоборот, оно завершило процесс разъединения, сделало его менее болезненным и психологически более приемлемым. Несмотря на существование таких сложных территориальных вопросов, как Крым и северный Казахстан, Россия не сделала ни одной попытки пересмотра границ. Несмотря на внезапное появление огромной русскоязычной диаспоры (25 млн), ельцинское руководство – при всей риторике относительно особых прав и ответственности России на постсоветском пространстве – благоразумно отказалось от крупномасштабных попыток реализации droit de regard.
Несмотря на быстро наступившее разочарование, не было и попытки реванша в отношениях с Западом. Идеализм Горбачева продолжился в авангардизме (который неточно называют романтизмом) «раннего» Ельцина – Козырева. Затем на смену пришел геополитический традиционализм Примакова и экономоцентричный прагматизм Путина. Основу международной позиции России в начале 2000-х годов составляет не ее ядерный статус, а положение одного из важнейших поставщиков энергоресурсов на мировой рынок. Российские лидеры подчеркивают при этом надежность своей страны как экспортера нефти и газа. Действительно, поставки не прекращались, несмотря ни на распад Советского Союза, ни на колоссальные трудности последовавшего вслед за этим переходного периода. На протяжении всех двадцати лет после начала Перестройки Запад продолжал оставаться главным внешнеполитическим партнером Москвы.
В итоге вновь возник образ великой державы, но понимаемой во многом иначе. Новая власть отказалась от мировой миссии (идеологической или геополитической) и, отдавая предпочтение «многополярной» организации мирового сообщества, сосредоточилась в основном на российских делах и проблемах. Среди этих проблем приоритетными для нее являются экономические. Вместо России как базы для мирового революционного проекта (Ленин и Троцкий) или Советского Союза – вождя социалистического лагеря (Сталин, Хрущев) возникает Россия, живущая для самой себя, но не в изоляции от внешнего мира. Итак, дело России в XXI в. – это прежде всего она сама (оборотная сторона этого лозунга, однако, выглядит так: посторонние силы не должны вмешиваться во внутрироссийские дела).
