ни у Пушкина, ни у Шиловского нет никакого намека на это. Да, наверное, и Ларина, если бы узнала о причудах дочери, весьма бы возмутилась. А если представить, что Няня пришла в спальню, и не найдя там Татьяну, пошла искать ее по дому. Тогда она должна была войти совсем с другими словами. Что же касается сцены дуэли… А сцены дуэли-то просто нет. Ленский и Онегин, по воле господина Д. Чернякова, все в той же столовой Лариных, отнимая друг у друга заряженное ружье, произвели случайный выстрел, который и убил Ленского. Кто нажал на курок, неизвестно. По сути дела, произошел заурядный несчастный случай. Но, почему же тогда в следующим акте Онегин поет: «Убив на поединке друга…». А на каком поединке? Поединка-то не было. И убийства тоже не было. А был банальный несчастный случай. И поэтому Онегин не может далее петь… «где окровавленная тень ко мне являлась каждый день!» Нет, после несчастного случая никакая тень являться не будет. В этой постановке можно найти еще много несуразицы. Жаль. Господин Д. Черняков, конечно, талантливый и модный режиссер, но… моды, ведь, проходят, времена меняются. Великие предшественники оставили нам нравственные ориентиры – традиции русской культуры. Традиции – это культурный код нации. И переформатирование таких традиций ведёт к утрате национальных корней! Вот о чем не надо забывать. Мое мнение таково: использование сцены Большого театра, его высокопрофессионального оркестра и хора для различного рода экспериментов в опере, по меньшей мере, не разумно. Это можно назвать «выпуском пара в трубу». Кстати, практика показала, что за последние годы ни одна из экспериментальных постановок на сцене Большого не имела значительного успеха. А для экспериментов в Москве сейчас есть несколько хороших оперных театров. Вот там-то сам Бог велел экспериментировать. Большой же должен быть своеобразным действующим музеем, эталоном классической оперы. Почему-то ни у кого не вызывают возражения, когда сохраняют старые паровозы, старые автомобили, которые являются все еще действующими. В прошлом году мне удалось увидеть на московских улицах автомашину марки «Руссо-Балт», выпущенную еще до революции – в прекрасном состоянии и на ходу. Почему нельзя сохранять спектакли Покровского, Баратова, декорации художника Вильямса? Ведь тот же «Евгений Онегин» Покровского мог бы хотя бы раз или два в месяц быть показан публике. И параллельно могла бы идти и постановка Чернякова, для сравнения. От этого была бы только польза. Вообще, я бы на сцене Большого ставил ТОЛЬКО классические оперы. Понимаю, меня могут обвинить в консерватизме. Возможно, но мне жаль терять истинные произведения оперного искусства.
В апреле 1969 года внезапно оборвался мой роман с ученицей Нины Львовны Дорлиак. К сожалению, моя подруга должна была вернуться домой к больной маме. Мы очень любили друг друга и собирались официально оформить наши отношения. Но это внезапное расставание было для нас, как нож в сердце. Мы оба понимали, что наше расставание будет навсегда, что мы никогда больше друг друга не увидим. Так оно и случилось. Проводы были равносильны тому, как провожали на войну, т. е. зная, что навсегда. Я испытал очень сильный эмоциональный стресс.
В середине декабря 1969 года начались гастроли театра в Париже. Там были представлены такие оперы, как «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Пиковая дама», «Хованщина». Спектаклями с моим участием были только «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Выезжали мы из Москвы при двадцатиградусном морозе, а в Париже – благодать, тепло. Мы ходили без пальто.
Гастроли проходили в знаменитой Гранд-опера, на сцене которой пели очень многие знаменитые певцы, так что Парижская публика могла подойти к нам с пристрастием. Но спектакли проходили на ура. Билеты продавали по очень высоким ценам.
Париж – всегда Париж! Ну, недаром говорят: «Увидеть Париж и умереть». Мы приехали туда в предрождественскую неделю, и на нас просто обрушился ураган света. В те годы Москва к Новому году украшалась очень мало. Только в центре и то весьма скромно. А тут просто цунами света со всех сторон, во всех витринах. Все переливалось огнями. На Елисейских полях все деревья были опутаны проводами с лампочками, которые горели даже днем. Конечно, праздник должен быть все время. Сейчас это легко представить, потому что у нас сейчас оформляют Москву не хуже, но тогда это нас ошеломило.
Мало сказать, что Париж – очень красивый город. В нем постоянно натыкаешься на различные очень красивые, ажурные кованые решетки, которые обрамляют практически все окна жилых домов, подчеркивая их стройность. Это город замечательной архитектуры. Но, и помимо красот архитектуры, в Париже есть какая-то невидимая атмосфера, совершенно иная, чем в других городах. Какой-то особый дух. Не почувствовать его невозможно. Он во всем: во взаимоотношениях людей, в поведении всех торговцев и торговок, словом, во всем.
Есть много мест в Париже, о которых можно рассказывать без конца. Но тогда книга превратилась бы в путеводитель. Однако, о двух местах я не могу не упомянуть. Это хорошо описанный Э. Золя в своем романе «Чрево Парижа» рынок в центре Парижа. И еще – это знаменитый храм, тоже описанный в литературе, всем известный Нотр-дам де Пари. Сначала о «Чреве Парижа». Нас предупредили, что рынок доживает последние времена, что он скоро будет снесен. И, конечно, мы не могли не пойти туда. Мы – это небольшая группа артистов. Поздно вечером мы пошли к этому «Чреву Парижа». Внутрь нас, конечно, не пустили, да и что бы мы там увидели? Это огромный по площади оптовый продуктовый рынок, который обеспечивал продуктами весь Париж. Мы сели в кафе рядом с рынком и через витрину очень хорошо все видели. Огромное количество грузовых машин сновали туда и сюда. Т. е. какие-то машины привозили продукты на рынок, а другие развозили их уже по нужным адресам. Там постоянно был рой машин. Не думаю, что рынок чем-то отличался от таких же рынков в других городах, но «эхо» Э. Золя невольно привлекало к нему. В самой высокой точке Парижа, на холме Монмартр, стоит прекрасный храм Сакре-кер. Белоснежный храм как бы плывет в голубых небесах. К великому сожалению, я не смог войти внутрь. Когда я поднялся на холм, храм был закрыт. С холма Монмартр открывается захватывающий вид на весь Париж. Монмартр-это излюбленное место парижской богемы. Мне это было вдвойне интересно, т. к. я пел в опере «Богема»
Все это придавало этим моим «путешествиям» по городу какой-то удивительный колорит. Я всегда ходил один, поэтому мне никто не мешал, никто не отвлекал от дум и эмоций.
Нотр-Дам-де-Пари сильно удивил
