пообещали «денег на новое оборудование… учебу для дочки в лучшей академии»… Силы святые, лучшая академия? Первокурсники не говорят по‐пинорски! Не знают… Ты представь, на первой паре они разбирают, что такое лунный нож!
– И что? – хмурится Рейв.
Это первое, что он говорит с тех пор, как, покорный судьбе, упал рядом с Брайт на диванчик. Ему неприятна сама мысль, что он тут торчит, он не хочет провоцировать ее на продолжение разговора, но все равно провоцирует. Это глупо, очень глупо! Нельзя проводить с ней время, проникаться ее переживаниями, даже слушать! Ночью он снова станет охотником, а она – загнанной в нору лисой. Если высунет нос из дома, конечно.
– Это же… чему вас в школе учат? – восклицает она.
– В Аркаиме учат обращаться с лунным ножом еще в школе? – интересуется Рейв.
Он ломается, сжимает губы, но не может себя обмануть. Ему. Интересно. Это странное чувство голода до знаний о чем‐либо, кроме Траминера. Рейв хочет слушать про Аркаим, представлять, что он и сам однажды с гордостью скажет кому‐то, что там учат обращаться с лунным ножом даже детей. Он хочет думать, что однажды его сын – почему‐то даже такие мысли есть в голове – мог бы прийти из школы и рассказать про лабораторные, про уроки пинорского и еще сотни интересных вещей. Это все звучит как свобода.
– Да! Я ферментировала вереск в тринадцать, и это была часть школьной программы. Просто… лабораторная, что в этом сложного?
Самоуверенная, ядовитая, наглая! Всеми обиженный ноющий ребенок! Но Рейву это в ней нравится. Она не хочет казаться умной, у нее и правда есть жажда к знаниям, а не просто чистая кровь и гонор. Он и сам в душе хочет быть таким.
– М-м… – Рейв усмехается и качает головой. – Тебе явно тут не место.
Слова почему‐то больно режут, хотя Брайт и сама знает, что это чистая правда. А Рейву они приносят облегчение: он не совсем сошел с ума, он еще может сопротивляться. Ядовитая фраза, как холодный компресс к ожогу, успокаивает.
– Отец сам допустил это, – продолжает она, перестав возмущаться, снова возвращается в свой медитативный транс, будто оттуда ее может вырвать только отчаянный горячий спор. – Сначала он поверил… и впустил их в наш дом. Помог им получить разрешение на въезд в страну, якобы с научной миссией.
Рейв борется с тем, чтобы не дать волю бессознательной магии, которая поднимает в воздух чертовы пылинки, и они непременно складываются в какуюто ересь, он слишком расслаблен, чтобы все контролировать. Девчонка не в привычных очках, ей, кажется, запретили их носить в здании Академии. Он видит ее. Розовое золото, отпечатанное на сетчатке. А самое страшное тут то, что он точно знает: так же, как она гипнотизирует его своим голосом, он с легкостью завораживает ее одним взглядом. И нет бы радоваться, но Рейв напряжен, происходящее между ними противоестественно.
– Сначала они плакались, что умирают их дети. – Она говорит это легко, не задумываясь о том, что Рейв – такой же «ребенок Ордена». Ей не стыдно, потому что это только слова и ее саму ими ранили вдоволь. – Папа проникся этой проблемой. Он предложил сделать лекарство и выслать его, но Ордену не понравилось такое предложение. Они стали настаивать… мол, у нас лаборатория… у нас люди… ученые, они приходили каждый день. – Она замирает, широко открывает глаза и смотрит на Рейва. Ему становится не по себе от этого взгляда. – А потом меня у него забрали, и выхода уже не оставалось, – глухо произносит она.
Забрали. Все верно. Он помнит каждую деталь того вечера. Повязку на ее глазах, белое летнее платье не по погоде и босоножки. Фенечки на ее запястьях, смазавшуюся алую помаду и потеки туши. То, как она взрывала антикварные вазы и ругалась. Помнит, как опешил, как наблюдал за ней затаив дыхание. И помнит, как понял простое уравнение, которое предложил Масонам Орден.
Если Брайт сбежит – умрет Блэк. Если Блэк сбежит – умрет Брайт. Если Брайт умрет – умрет Рейв.
Старая добрая партия, в которой нет победителей.
– Почему ты меня пощадил на охоте? – невпопад спрашивает она, снова покинув плен своего горячечного бреда.
Глаза ясные, бледно-розовые с золотой окантовкой. Рыжеватые темные брови делают лицо контрастным, ярким. Нос покраснел, как и кожа вокруг глаз. А щеки совсем бескровные. Рейв не может отделаться от мысли, что девчонка – просто сгусток силы и света, это пугает. В ее власти куда больше, чем он может ей позволить.
– Я не знаю, – глухо отвечает Рейв. Лгать не собирается – быть может, только недоговаривать.
– Почему? – Она не унимается, разворачивается к нему корпусом, тянет руку и сжимает его запястье.
Рейв с шипением отстраняется, скидывает ее тонкие белые пальцы.
– Не. Знаю. Отвали. Не трогай! – Он угрожает и надеется, что звучит не трусливо. Никогда еще он столько не «играл». Напряжение нарастает слишком стремительно.
– Тебе противно со мной разговаривать, потому что я сирена? Или потому что я иная? – Она усмехается.
– Не понимаю, почему тебе не противно. Вы же святые мученики, – холодно интересуется он, кривит рот. – Вы несчастные угнетенные! Почему бы вам всем просто не разъехаться по своим углам, раз мы такие ублюдки?
– А как быть мне? Куда ехать мне?.. Если я сбегу – его убьют. Ловушка захлопнулась. – Она шипит. – Я сюда не собиралась, у меня есть родина, и я ее люблю. Не променяю ни на Аркаим, ни на Траминер. Как быть мне, Хейз?
– Почему ты спрашиваешь меня? – шепчет в ответ он.
Брайт просто смотрит на него не мигая.
– Ты отпустил меня… будто узнал. Ведь мой отец – в твоем доме? Это был твой дом, да? Меня притащили к тебе? Я знаю, что твой отец – глава Ордена, и мне показалось, что я была не просто в каком‐то штабе. Это было жилое помещение. Так?
Рейв невольно дергается от жгучего чувства в груди и горле. Чувствует сухость и горечь на языке. «Меня притащили к тебе…» – будто подарили лично ему. Перевязали бантиком и оставили под дверью, вот, мол, пользуйся! Брайт Масон, принадлежащая ему, – абсурд.
– Я не обязан отвечать.
– Пожалуйста… Он там? У тебя? Ты знаешь что‐то?
– О, давай без этого.
– Ты видел меня в вашем доме? Потому и отпустил?
Он понимает, что ей это важно, но не понимает почему.
– Какая разница?
Она снова начинает дрожать, и Рейв ощущает ее растерянность, досаду, скорбь и еще миллион тревожных чувств.
– Какая. Разница? – Он напряженно смотрит на ее дрожащие пальцы.
