— Появились?
Он после дневного сна истреблял в саду гусениц.
— Да, они прибыли.
— И Мисако?
— Кажется, да.
— Хорошо. Приготовь чай, — велел он ей и по дорожке из камней направился к приехавшим.
— Наконец-то! — с весёлым видом воскликнул он. — Входите! Какая жара!
— Надо было выехать утром, но мы прособирались до полудня.
— Не успели порадоваться хорошей погоде, как наступила такая жара! Ну, входите, входите!
Канамэ и Мисако следом за ним вошли в дом, ступая ногами в носках по прохладным пальмовым циновкам, в которых отражалась молодая зелень сада. Тонкий запах семян каких-то трав из курильницы наполнял весь дом.
— До чая сначала вам нужно освежиться. О-Хиса, принеси полотенца, смоченные в холодной воде!
Супруги, сев у веранды в самом прохладном месте гостиной в тени свежей зелени, облегчённо вздохнули. Старик, стараясь по внешнему виду определить их настроение, обратил внимание, что лицо Канамэ покрыто каплями пота.
— Не лучше ли принести горячие полотенца? — спросила О-Хиса.
— Да, это лучше. Канамэ-сан, вы можете снять накидку.
— Спасибо. Здесь и днём полно комаров.
— Говорят: «Если в Хондзё комары исчезли — встречай Новый год». Здешние комары живут в зарослях бамбука, они хуже комаров из Хондзё. Против них надо жечь ароматические курения, но мы дома добавляем в глиняный горшок далматскую ромашку.
Как Канамэ и предполагал, старик как будто совершенно забыл о письме, он был в своём обычном хорошем настроении и разглагольствовал, не обращая внимания на хмурое лицо Мисако. О-Хиса, без сомнения, была в курсе дел, и, как всегда, спокойно, бесшумно принеся всё, что нужно, куда-то скрылась. Насколько можно было видеть сквозь бамбуковую штору, в другой комнате её не было.
— Кстати, вы останетесь ночевать?
— Мы ещё не решили…
Канамэ впервые посмотрел вопросительно на жену, но она категорически заявила:
— Я уеду сегодня. Не лучше ли сразу перейти к делу?
— Мисако, пойди туда, — сказал старик.
В тишине комнаты раздался стук трубки о бамбуковую пепельницу. Пока старик снова набивал трубку и искал огонь на подносе с курительными принадлежностями, Мисако встала и поднялась на второй этаж. Она явно не хотела встречаться с О-Хиса, которая была где-то на первом этаже.
— Положение серьёзное…
— Извините, что доставил вам беспокойство. Вплоть до настоящего времени я думал, что до этого всё-таки не дойдёт.
— А теперь так не думаете?
— Нет. По причине, о которой я в общих чертах написал в письме. Может быть, вы не всё поняли…
— Нет, в целом я понял. Но, Канамэ-сан, если мне позволено сказать, это ваша вина.
Не давая что-либо возразить поражённому Канамэ, старик продолжал:
— «Вина», может быть, слишком сильно сказано. Но мне кажется, вы чересчур много рассуждаете. Вы идёте в ногу со временем, вы относитесь к жене как к взрослому мужчине, но это никак не может кончиться согласно вашему желанию. Короче, поскольку вы не смогли выполнять свои обязанности, вы позволили ей на пробу выбрать другого мужчину. Этого делать было никак нельзя. Можно сколько угодно гнаться за модой, но совершать такого ни в коем случае не следует.
— Что мне на это возразить?
— Канамэ-сан, я вовсе не иронизирую над вами, я действительно так думаю. В прошлом подобных вам пар было сколько угодно, и если хотите знать, я и сам был в том же положении и не год, и не два, а целых пять лет не приближался к жене. Но она спокойно принимала это. Современный мир стал очень сложным. Когда женщина получает свободу пробовать и хоть раз отклоняется от своего долга, она — пусть даже она и сразу поняла, что ошиблась, — из одного только упрямства не возвратится назад. Можно сколько угодно рассуждать о свободном выборе, но в этом отношении свободного выбора нет. Что будет с женщинами в будущем, я не знаю, но такие, как Мисако, воспитаны в понятиях переходного периода, и их «новые идеи» — одна показуха.
— Тогда и мои идеи — тоже показуха. Мы оба это понимаем и по этой причине хотим как можно скорее развестись. В наше время надо поступать в соответствии с законами современной морали.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Канамэ-сан, пусть это останется между нами: если я возьму на себя разговор с Мисако, не могли бы вы со своей стороны пересмотреть решение? С возрастом мы начинаем бояться, как бы чего не вышло… Но если характеры не совпадают, не беспокойтесь об этом, со временем они совпадут. Возьмите меня и О-Хиса. При нашей разнице в летах мы мало в чём совпадаем, но мы живём вместе, и естественным образом возникает привязанность — вот мы и продолжаем жить. Разве брак — не то же самое? Впрочем, раз имеет место неверность, всё обстоит по-другому.
— Дело вовсе не в этом. Я дал ей разрешение, и несправедливо говорить о её неверности.
— Но неверность остаётся неверностью. Если бы вы обратились ко мне с самого начала!
Канамэ ничего не оставалось, как молча слушать упрёки тестя. Если бы он стал оправдываться, старик не смог бы не понять его резонов, но устами старика сейчас говорило горе отца, и возражать ему было невозможно.
— Я знаю, что не сделал всего возможного. Иногда я думаю, что надо было поступить иначе. Но сейчас решение Мисако твёрдо, и поэтому…
Солнечный свет, проникающий из-под навеса, стал слабеть, в углах комнаты сгустились тени. Отгоняя веером дым от далматской ромашки, старик приблизил к Канамэ свои исхудавшие от жары колени под полосатым кимоно. Он часто моргал, но может быть, это дым ел ему глаза.
— Мне стоило начинать с разговора не с вами, Канамэ-сан. Дайте мне два или три часа, чтобы я потолковал с Мисако.
— Я не возражаю. Но это совершенно бесполезно. Не скрою от вас, она хотела избежать этого тяжёлого разговора и настаивала, чтобы я поехал один. Насилу её уломал. Наконец она согласилась ехать, но заявила, что ни в коем случае не изменит своего решения и что я один должен буду беседовать с вами.
— Канамэ-сан, речь идёт о разводе моей дочери, и я не могу сидеть, ничего не предпринимая.
— Это и я ей неоднократно говорил. Она очень раздражена, но не хочет ссориться с вами, поэтому хочет, чтобы я вместо неё просил вашего согласия. Как же нам быть? Позвать её сюда?
— Нет. Ужин готов, но я пойду с ней в «Хётэй».[86] Вы не возражаете?
— Нет, но согласится ли она?
— Я сам ей скажу. Если она откажется, делать нечего, но, может быть, из уважения к моим летам…
Канамэ не знал, что делать. Старик, хлопнув в ладоши, позвал О-Хиса.
— Позвони в Нандзэн. Закажи отдельный кабинет на двоих.
— На двоих?
— Я знаю, что ты приготовила ужин самым лучшим образом. Нельзя же, чтобы все ушли…
— И вам не жалко тех, кто останется? Лучше вам всем пойти.
— Что ты приготовила?
— Ничего особенного.
— Лососёвые молоки?
— Да, думала пожарить в масле.
— А ещё?
— Хотела запечь с солью молодую форель.
— А потом?
— Лопух.
— Канамэ-сан, хоть закуска и плохая, не останетесь ли здесь спокойно пить сакэ?
— Вам не повезло, Канамэ-сан.
— У вас кухня лучше, чем в «Хётэй». Что за роскошное угощение!
— Приготовь мне одежду, — сказал старик и поднялся на второй этаж.
Канамэ не знал, как именно он уговаривал Мисако. Сам он по дороге сюда сказал ей: «Если ты будешь возражать отцу, дело никогда не уладится». Она, наверное, это понимала.
Минут через пятнадцать Мисако с недовольным видом спустилась вслед за стариком, в коридоре украдкой напудрилась и первой вышла из дома.
В учительском головном уборе, одетый, как Такараи Кикаку,[87] старик появился из задней комнаты и, сказав О-Хиса и Канамэ, которые провожали его до двери: «Ну, мы уходим!», стал надевать гэта.
— Возвращайтесь скорее.
— Нет, наверное, мы задержимся. Канамэ-сан, я и Мисако сказал: оставайтесь у нас ночевать.
— Так много вам хлопот! Я-то могу и остаться.
— О-Хиса, принеси мне зонтик. Очень душно, кажется, снова пойдёт дождь.
