мелькнувшую в глазах Екатерины ярость. Императрица мать не собиралась прощать прошлые обиды, хотя с каждым часом скрывала их все лучше.
— За этим порогом — обитель бога. Некоторые скажут, что фигурально, но на самом деле здесь заканчивается юрисдикция правителя и начинается власть священнослужителей. — ответил через секунду Петр. — Процедура простая. Так что не запутаешься, но твой распорядитель будет рядом.
— Да, господин. — тут же кивнул мужчина.
— Ясно. Ну в таком случае полагаюсь на вас. — сказал я, и наконец врата храма открылись. На мгновение мне показалось, что меня сейчас ослепит. Столько золота, да еще и со специфической подсветкой и туманом от жаровен и свечей, превращающих просторный зал в подобие небесного царства, я еще не видел. Однако вопреки моим опасениям ко мне тут же подскочил молодой батюшка в черной рясе.
— Следуй за мной, сын мой. — улыбаясь проговорил он.
— Кхм… ну по поводу сына вопрос спорный. — усмехнулся я, чем заставил попа нахмурится, но тот быстро справился со смущением и повел меня вглубь церкви. Краем глаза я заметил, как Екатерина и Петр расходятся по разным сторонам зала, где их уже ожидали мужчины и женщины… десятки гостей которых я не успел разглядеть.
— Нужно проследить чтобы в зале оказались Суворовы, Багратионы и Лугуй. — сказал я, повернувшись к распорядителю. — Это все слишком внезапно, но…
— Я сделаю все что в моих силах. — тут же склонился мужчина и чуть отстал, на ходу печатая сообщения на коммуникаторе.
— Расскажите мне, святой отец, как будет происходить процедура. — попросил я.
— В начале, вам придется исповедоваться, иначе не выйдет. — покачал головой поп, доведя меня до небольшого закутка.
— Вам? — я даже не сумел скрыть удивления, но ото лишь усмехнулся.
— Любой священнослужитель может опустить грех, но не у каждого. — покачав головой сказал мужчина, около пятидесяти лет, с явной проседью в черных как смоль волосах. Вот только отличали его от окружающих не только важный вид и золотые одежды, но и острые живые глаза. — Все свободны. Садись, раб божий Александр.
— Говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. — проговорил я, садясь напротив священнослужителя на небольшую табуретку. — Но, боюсь, разговора по душам, особенно если меня будут называть рабом, у нас не выйдет.
— Вот как? Гордыня — это грех. — покачал головой мужчина. — И грех один из самых серьезных и опасных.
— Согласен с вами, святой отец. Но боюсь дело тут не только и не столько в гордыне. Ведь согласно Евангеле господь создал нас по образу и подобию его. Разве могут собственные дети быть рабами? — улыбнувшись спросил я.
— И то верно. — тихо и мелодично рассмеялся священнослужитель. — Все мы дети и твари божие. То есть его творения. И если тебе приятней называться одним из детей господних…
— Если не станете путать меня с фанатиками, террористами и бомбистами — ничего не имею против. — улыбнувшись ответил я, и в глазах мужчины вновь промелькнули озорные искорки. Или отблески бушующего внутри него пожара. Что-то подсказывало мне что этот человек опасен, и не только как политическая фигура, с влиянием на миллионы умов через проповеди.
Не сдержавшись, я напитал праной зрачки и с трудом сдержался чтобы не вскочить или не ударить на опережение. Тот, кто сидел передо мной. То, что передо мной было. Рваная, но чрезвычайно плотная аура, сияющие и переполненные почти до краев чакры. И сила, сравнимая разве что с императором. Если мы сейчас схватимся не на жизнь, а насмерть, мне не выйти из этого поединка.
— Не пугайся. Я не причиню тебе никакого вреда. А если кто-то захочет причинить тебе его в доме господнем — защищу, даже ценой собственной жизни. — улыбнулся мужчина. — Наверное мы не с того начали. Зови меня Филаретом. В бытность мирскую — великим князем Пожарским.
— Прошу прощения, ваше патриаршество… — я нахмурился, пытаясь вспомнить правильный титул для этого сана.
— Пока мы наедине, давай по-простому, Александр. — улыбнувшись отмахнулся патриарх Петроградский и всея Руси. — Через несколько минут тебе предстоит пройти важнейшую процедуру в своей жизни. Ты станешь первым лицом государства, пусть об этом и будут знать единицы. Для многих правителей она стала бы просто очередным пунктом в бесконечном списке обязательных дел. Но не для тебя. Проблема же в том, что на твоей груди я не вижу креста.
— Да… на ней его нет. — признался я. — Боюсь я… нет, не подумайте, я не отношусь к церкви плохо. Уважаю православное христианство. Как и любую другую религию, впрочем. Только вот… обстоятельства заставляют смотреть меня на мир иначе.
— Да, я понимаю. — улыбнулся патриарх. — Мне немного рассказывали о тебе. Восточные духовные практики, занятия йогой, чудесные выздоровления и даже спасение матери-императрицы. Одни назвали бы твои действия провидением, другие заговором самого сатаны. Но у нас не средние века, чтобы сжигать тебя на площади.
— Ну, в свое оправдание могу сказать, что способен твердо доказать существование души. — улыбнулся я. — По крайней мере я не только верю, но и знаю.
— Это… действительно важно. — кивнул патриарх. — И лет сто пятьдесят назад, если бы ты сумел это доказать, тебя бы разом возвели в ранг святых. Вот только вся Земля уже в курсе существования божественной энергии и материи. Резонанс стал неотъемлемой частью нашей жизни.
— Да, тут я немного опоздал. — усмехнулся я, разводя руками. — Признаю.
— Это хорошо. — вновь улыбнувшись кивнул Филарет. — В иной ситуации я бы потребовал изменить сроки обручения. Пройти тебе через крещение, и только потом допустил к обручению. Но, к счастью, у нас есть другой вариант. Сегодня мы обойдемся отпущением грехов. А вот в следующий раз, тебе придется… Император не может быть язычником, агностиком… или даже буддистом. Только православным.
— Ну не правоверным мусульманином — уже хорошо. — чуть улыбнувшись ответил я. — Хотя мне и странно, что вы с такой легкостью о подобном говорите.
— Странно? Ну что ж, возможно, сын… божий. — чуть улыбнувшись проговорил Филарет. — Со стороны это может казаться необычным или даже не логичным, но все что я делал — делал для своей паствы. Я не отлучил твою мать, хотя она сопротивлялась и не
