А. П. Гайдар, В. Ц. Гоффеншефер, Н. М. Грибачев, В. С. Гроссман, М. М. Джалиль, Е. А. Долматовский, А. Л. Дымшиц, С. П. Злобин, Вс. Вяч. Иванов, Г. М. Корабельников, А. Е. Корнейчук, Б. А. Лавренев, Л. И. Левин, П. А. Павленко, Е. П. Петров, А. П. Платонов, А. А. Прокофьев, Н. С. Рыбак, В. М. Саянов, М. А. Светлов, А. В. Софронов, В. П. Ставский, А. К. Тарасенков, А. Т. Твардовский, И. П. Уткин, М. А. Шолохов, В. Р. Щербина и многие другие[484]); значительное число писателей и членов писательских семей было эвакуировано в относительно безопасные районы страны (среди них: П. А. Арский, А. А. Ахматова, Е. С. Булгакова, А. Б. Дерман, М. В. Исаковский, М. М. Зощенко, В. А. Луговской, Н. Я. Мандельштам, И. М. Нусинов, Б. Л. Пастернак, М. С. Петровых, А. А. Тарковский с женой Антониной Бохоновой и матерью[485], А. Н. Толстой, К. А. Тренев, М. И. Цветаева с сыном Георгием, К. И. Чуковский с дочерью Лидией и многие другие[486]); отдельно стоит сказать о немногочисленной группе ленинградских писателей и литературоведов — участников блокады (среди них: В. Б. Азаров, М. И. Алигер, О. Ф. Берггольц, В. В. Вишневский, Л. Я. Гинзбург, М. А. Дудин, В. М. Инбер, В. К. Кетлинская, И. Ф. Кратт, А. А. Крон, И. Н. Томашевская, В. С. Шефнер, В. Я. Шишков, А. Я. Яшин и другие[487]). Вместе с тем литературная индустрия в ситуации кризиса старых институциональных форм пропаганды[488] к началу 1942 года почти полностью была выведена из строя: Союз писателей и все подконтрольные ему органы «перестали существовать» (Г. Ф. Александров): закрылись литературно-художественные журналы, в том числе «Молодая гвардия» (с 1941 по 1956 год), «Сибирские огни» (в 1941 году), «30 дней» (в 1941 году), «Красная новь» (в 1942 году), «Интернациональная литература» (в 1943 году), на относительно непродолжительное время ленинградская «Звезда» (летом 1942 года работа редакции была восстановлена), «Театр» (с 1942 по 1943 год) и другие[489]. Однако требование «непосредственной помощи армии и тылу в их борьбе», сформулированное в приведенном выше фрагменте из передовой статьи «Литературной газеты» от 20 августа 1941 года, несмотря на закономерные сложности, было исполнено[490]. В конце января 1942‐го на проходившем в течение двух дней (26 и 27 января) в Московском клубе писателей расширенном заседании президиума Союза писателей СССР, с трудом восстановившего свою работу, А. Фадеев докладывал:
…значительный процент литераторов непосредственно принимает участие в борьбе, находясь в рядах самой армии и флота. Но, товарищи, у нас и тыл, и фронт едины, и работа в тылу, направленная на укрепление фронта, есть такая же боевая работа, как и непосредственное участие в Отечественной войне. Известно, что значительные кадры наших литераторов участвуют повсеместно в работе нашего радио. Мы встречаем фамилии наших виднейших писателей и молодежи на страницах наших центральных газет и вообще политической прессы. Наши писатели работают и в армии, и для фронта <…>. Это позволяет нам сказать, что советские писатели идут в первых рядах и активно выполняют свой священный долг перед народом в Отечественной войне. Мы можем сказать так, что в той или иной форме подавляющее большинство писателей — почти все наши кадры — вовлечены в эту многостороннюю и многообразную работу[491].
Вновь нападая на В. Я. Кирпотина, который «не выполнил самых элементарных обязанностей», возложенных на него, или И. Г. Лежнева, покинувшего с семьей вверенную ему Казань, Фадеев в очередной раз откровенно пытался оправдаться перед Сталиным (его фразу о «перепуганных интеллигентиках»[492] докладчик неоднократно повторял, ссылаясь на первоисточник) за свой запой, повлекший описанную выше попытку передела в высших кругах Союза писателей. Вполне очевидно, что цель фадеевского выступления не исчерпывалась свойственной его манере поведения попыткой искупления собственной вины перед «хозяином»; напротив, докладчик стремился сформировать комплекс коллективной вины, он намеревался разделить эту вину между всеми участниками литературного производства, констатируя дефектный характер работы всех сфер, как выразился Фадеев, «нашего идейно-художественного хозяйства». Провозглашенное тогда же требование «привести в полную ясность все наше литературное хозяйство, <…> чтобы все это (журналы, книги, сборники. — Д. Ц.) нормально издавалось и выходило в свет»[493] предполагало централизацию административных полномочий в руках ограниченного круга литературных чиновников («руководящего центра») и, как следствие, упрочение положения Фадеева в качестве руководителя писательской организации. Мысль о необходимости скорейшего оформления властной вертикали в Союзе внятно прочитывается в его выступлении:
…мы должны, — продолжал Фадеев, — наш руководящий центр поставить так, чтобы он работал как действительный руководящий центр и не выпускал из рук целый ряд практических рычагов. Это требует ответственности и от президиума и от актива, который работает у нас. Если руководящий центр не выпустит руководство из рук, тогда мы сможем правиться со всеми этими задачами[494].
И уже на очередном заседании президиума, 29 января 1942 года[495], едва наладив работу Союза[496], «руководящий центр» приступил к обсуждению списка кандидатов на Сталинскую премию. Один этот факт многое говорит о том, какое значение имел этот институт в системе культурного производства сталинской эпохи.
В принятии своих решений члены президиума писательской организации должны были исходить из оснований, несколько отличавшихся от прошлогодних. Причиной этому стало то, что тремя неделями ранее, 8 января 1942 года, при участии И. Г. Большакова, В. Д. Бонч-Бруевича (он заменял С. В. Кафтанова), Н. А. Вознесенского, М. Г. Первухина, М. Б. Храпченко и А. С. Щербакова был подготовлен не предназначавшийся для публикации проект постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О Сталинских премиях на 1941 год»[497] с пометой В. М. Молотова. Этот проект прилагался к соответствующему постановлению[498], текст которого был напечатан 12 января в «Правде»[499]. Директивно изменен был лишь количественный параметр: в каждой из четырех номинаций в области литературы учреждалось по две 100-тысячные премии первой степени и две 50-тысячные премии второй степени. Однако вторым пунктом в документе давалась существенная рекомендация: «При обсуждении Сталинских премий за 1941 г. давать преимущество работам <…>, связанным с делом обороны страны»[500]. Это замечание, вполне отвечавшее сложившейся в начале 1942 года ситуации, стало прямым указанием власти, которая велела участникам культурного производства направить все свои устремления на создание произведений оборонной тематики[501]. Принимая во внимание эти и ряд других прямо не проговаривавшихся в постановлении распоряжений, «руководящий центр» Союза писателей СССР постановил рекомендовать от республиканских писательских организаций:
б) По Украинскому Союзу писателей (сообщение о рекомендуемых кандидатах читал А. Е. Корнейчук. — Д. Ц.) предложить следующих кандидатов:
1) Рыльского М. Т.,
2) Бажан М. П.,
3) Первомайского Л. С.,
4) Малышко А. С.,
5) Сосюру В. Н.,
6) Яновского Ю. И.,
и польскую писательницу
7) Ванду Василевскую.
<…>
в) По Союзу писателей Азербайджана (сообщение о рекомендуемых кандидатах читал М. Гусейн. — Д. Ц.) предложить следующих кандидатов:
1) Мамед Рагим. Написал книгу стихов в период Отечествен[ной] войны.
2) Сулейман Рагимов. Написал роман «Шамо».
3) Мамед Саид Ордубады. Написал роман «Подпольный Баку».
4) Сабит Рахман. Написал комедию «Счастливец» (sic!).
5) Сулейман Рустам. Написал драму в стихах «Качах нэби».
6) Самед Вургун. Написал драму в стихах «Фархад и Ширин».
<…>
г) По Союзу писателей Армении (сообщение о рекомендуемых кандидатах читал Н. Зарьян. — Д. Ц.) предложить следующих кандидатов:
1) Дереник Демирчян. Написал пьесу «Страна родная».
2) Сирас. Написал роман «Анаит».
