Это единственная улица в городе, где разрешено движение свыше шестидесяти километров в час. И водители, естественно, старательно пользуются этим правилом, стараясь промчаться с ветерком по центру города. Сорок процентов аварий в год всего Буэнос-Айреса приходится именно на Сан-Хуан. Так что, помимо самой популярной, это еще и наиболее кровавая улица.
Мастер Луи, он же Луис Кортес, жил в угловом доме, на пересечении Сан-Хуана и Пасео Колон. На тринадцатом этаже. С этой высоты отлично просматривался весь проспект. Ночью улица становилась похожа на огненную реку, сверкающую и прекрасную. Мастеру Луи не мешал шум. Наоборот, в тишине он чувствовал себя неуютно. Гудки, рык сорванного глушителя, бесконечные подгазовки, шоферская ругань – все это день и ночь сопровождало Кортеса. Жизнь! Настоящая жизнь, без прикрас и отделки! Без духов, помад и ретуши. Все – настоящее.
Во время работы Кортес специально открывал окно. Запах горячего асфальта, паленой резины, сгоревшего бензина, масла щедро пропитал его квартиру. То, что это вредно для здоровья, мастера Луи не волновало. Он не намеревался жить до старости.
Он был гениальный механик, талантливый художник и посредственный поэт.
Вся квартира была заставлена холстами, ящиками с соломой, склянками, ретортами, мешками. На стене тикали часы, которые Луис сделал, когда ему было всего двадцать лет. Каждая шестеренка была выточена вручную. В Буэнос-Айресе не имелось механизма точнее, чем эти часы. После того как Кортес умрет через два года от рака легких, эти часы заберет себе его сосед и продаст на блошином рынке. Через пятнадцать лет этот механизм всплывет на одном аукционе в Европе. Вещи живут значительно дольше, чем их создатели.
Мастер Луи не страдал никакими политическими идеями. Ему было плевать на все, кроме механики. Даже живопись он ставил на второй план, иногда, впрочем, продавая наиболее удачные картины. Для поддержания штанов. Кортес рисовал всегда одно и то же: кровь и смерть. Автомобильные катастрофы. Он был кропотливым и тщательным художником. На эти картины находилось множество покупателей.
Но самый большой доход мастеру Луи приносила механика. Шестерни, молоточки, передачи, электронные блочки. Он делал маленьких уродцев и заставлял их шагать по квартире. Эта коллекция похожих на пауков тварей будет выброшена на помойку, откуда и расползется по карманам местной детворы, пугая родителей своей ненормальной активностью.
Все подпольные мастерские работали под руководством учеников мастера Луи. За ученичество тот брал огромные, по меркам смутного времени, деньги, но оно того стоило. Сам же Кортес работал над штучным товаром. Иногда не ради денег, но ради искусства.
39
Когда твой наряд вламывается в подозрительную квартирку, никогда не знаешь, на что нарвешься. Наркоманы ли попытаются нашпиговать тебя дробью, малолетние ли проститутки разбегутся по углам с визгом… Простому полицейскому никто ничем не обязан. В том числе не обязан ставить в известность, что там, за дверью. В смутное время если не хочешь лишиться работы – не задавай лишних вопросов.
Когда полиция вынесла дверь квартиры номер семнадцать высотного дома по Конституции, семь, могло произойти что угодно. Но…
Они скрутили какого-то парня прямо в кровати. Какая-то сисястая дура, может быть проститутка, с визгом прикрылась одеялом по самые глаза. Только полные ноги торчали из-под простыни.
– Оставайтесь на месте, сеньора, – рыкнул на всякий случай сержант, заламывая руки арестованному. Вязать голого было по-особому неприятно. Пахло постелью и чем-то специфическим, наверное сексом.
– Одеться дайте, – попросил парень. Его голос звучал глухо, через ковер. – Хотя бы штаны.
Полицейские переглянулись. У капитана приказа задерживаться не было. Взять парня, доставить в канцелярию. В случае сопротивления применить силу. Все. Но не вести же голого…
– Валяйте, но быстро, – проворчал капитан и вышел. Наверное, это спасло ему жизнь.
Сержант перевернул скованного, поднял на ноги.
– Давай!
– Каким образом? У меня руки за спиной связаны, идиот!
– Поговори мне… – Сержант не сильно, но чувствительно ткнул его кулаком в живот. – Хорхе, надеть штаны!
– Почему я? – заныл долговязый Хорхе.
– Бегом!
Парня посадили на кровать и начали натягивать ему штаны. Когда дошла очередь до молнии, выяснилось, что у подозреваемого эрекция.
– Тьфу ты! – выругался Хорхе, а связанный хрипло рассмеялся.
– Давайте! Не ехать же мне с высунутым членом! Заправляй, холуй!
– Черт!
Хорхе и еще один толстяк нерешительно топтались около арестованного.
– Ну что там? Вашу мать! – рявкнул сержант.
– Эй, начальник! – оскалился парень. – Может, ты хочешь подержаться? Так ты не стесняйся! Меня зовут Эрнест Крепкий, именно за это… – Он помотал бедрами. – На всех хватит!
Сержант нехорошо ухмыльнулся.
– Учитесь, салаги. – Он с размаху впечатал ботинок Эрнесту в пах. Потом плюнул на воющего и катающегося по полу арестованного. – Застегивайте штаны и пакуйте придурка.
Он отвернулся, рассматривая комнату.
Двое полицейских вздернули скулящего Эрнеста, грубо застегнули на нем ремень и под локти поволокли к выходу.
– Эрни! – вдруг взвизгнула девица. – Падай!
Долговязый Хорхе ничего не успел сообразить, только арестованный просел вниз и потяжелел, его локоть выскользнул из рук. А девица орала что-то невообразимое, визжала, мерзко, надсадно, на каком-то варварском, диком наречии, коверкая слова и ударения. Хорхе только и успел, что удивленно обернуться через плечо. И увидеть. Как голая, растрепанная, злая девка целится ему в лицо. Из обреза.
Все, что он увидел перед смертью, – это торчащие, напряженные соски и два черных глаза, из которых вылетает пламя.
Потом ему оторвало башку.
Шрапнелью его партнеру пробило шею, и он упал, заливая все вокруг кровью. Смерть закрыла его глаза еще до того, как он осознал, что действительно умирает и больше не будет ничего: ни пьяных угаров по пятницам с девочками и самогоном, ни ревнивой жены, ни воскресной проповеди в церкви, когда зудеж пастора смешивается с головной похмельной болью. Пожалел бы он обо всем этом в последний момент? Захотел бы вернуть?
Сержанту повезло больше. Ненамного. Но все-таки. Чтобы убить его, девице понадобилось чуть довернуть ствол. И этих мгновений сержанту хватило, чтобы вытащить пистолет.
Кулак из пороховых газов и свинцовых девятимиллиметровых дробин ударил сержанта в грудь. Швырнул его в стену, проломив тяжестью тела хрупкие деревянные стойки. Он так и остался стоять. Мертвый, с оружием в руке. Его коллеги, извлекая тело из стены, будут плакать.
Обрез – милосердное орудие в умелых руках.
Девица не была умелым стрелком, зато на ее стороне, как и на стороне всякой женщины с оружием, была удача. Два выстрела – три трупа.
Как была, голая, она спрыгнула с постели и бросилась к столу. Там, в верхнем ящике, лежали патроны. Переломив обрез о колено, она вытрясла пустые гильзы. Лихорадочно, трясущимися пальцами схватила новые. Но вставить их получилось не сразу.
Когда же наконец она защелкнула затвор, было уже поздно. Чуть-чуть… но все-таки поздно. И, понимая это, она завизжала! Всем телом, спиной, ногами чувствуя страшный холодный ствол, что целится в нее! Целится!!!
В комнату ворвался капитан.
Она развернулась всем корпусом, двумя руками выставив перед собой обрез. Цепляясь за спиленную рукоять, как утопающий за свою последнюю соломинку. Выхватывая фигуру капитана между двумя полукружьями стволов.
Это был усталый человек. Успевший в свои сорок лет изрядно утомиться этой жизнью. Политикой. Бесконечным риском. Несбывшимися надеждами. Упущенными мечтами. Через его голову уже дважды шагали ловкие карьеристы. Трижды откладывалось повышение в должности. Два выговора. И семь наград. Вдовец, у которого нет детей…
Он так никогда и никому не рассказал подробностей того случая. Даже когда, много-много позже, по болезни слег и друзья вызвали к нему пастора. Даже священнику он ничего не рассказал. Хотя и помнил о случившемся всю жизнь. Всю оставшуюся жизнь, которая поделилась между двумя моментами. До. И после.
Девица нажала на курки. Сразу на оба!
И тут же, сразу после этого, бахнуло! Дважды! Тридцать восьмым калибром!
Голая женщина с обрезом отлетела назад. Ударилась о стол. И куклой скатилась вниз. Загрохотал по доскам пола обрез.
В ее ушах звучал и звучал голос, сливаясь в предсмертный гул. Голос инструктора. Индейца-каучо, старого и морщинистого деда.
– После перезарядки сними с предохранителей! После перезарядки сними с предохранителей! После перезарядки…
– Прости, дедушка… – Но губы не слушались.
