за себя, за свою партию, свои идеалы, чтобы бросить вызов тем, кто считает этот край своей безраздельной вотчиной.
— Даже если это и так, но ваша партия тут никогда не пользовалась поддержкой.
— Мне этот факт известен не хуже вас, — насмешливо произнесла Орестова. — Но и в Арктике тысячелетние льды начинают подтаивать. Если обходить этот край, как чумной барак, стороной, то положение здесь никогда не изменится. Когда-то надо начинать меня ситуацию, даже если обстоятельства этому не благоприятствуют. А ждать, когда все само собой изменится… — Она пожала плечами.
— Но это не безопасно. Особенно сейчас.
Она внимательно посмотрела на меня, словно пытаясь проникнуть в тайный смысл моего заявления.
— Вы имеете в виду пребывание здесь вашего подопечного господина Перегудова и его подстрекательские заявления?
Я неохотно кивнул головой.
— Вы противники. Не он, так его ретивые сторонники могут нанести вам вред. Они постоянно настроены воинственно.
— Я понимаю, но я не боюсь. Нет, не правда, боюсь, но я презирала бы себя, если бы это обстоятельство повлияло бы на мои планы. Если политик опасается своего народа, то грош ему цена.
Я сознавал, что мне трудно определить, сколько в этой фразе пафоса, а сколько истинной веры в свою правоту и силу.
Мимо нас в очередной раз пробежал официант.
— Вот видите, — сказала Орестова, — бойкот продолжается.
— Ничего, сейчас он завершится, — пообещал я.
Я подошел к официанту и потребовал нас обслужить. К моему великому удивлению он одарил меня наглым взглядом и усмехнулся прямо в лицо. Я ничего не понимал, что происходит, в нашей замечательной стране официанты давно себя так не вели.
Моя природная вспыльчивость ударила мне в голову. Я схватил официанта за лацкан фирменного пиджака.
— Если через пять минут стол не будет накрыт, тебе, подлец, не поздоровится, — процедил я.
— У меня полно заказов, я не успею так быстро, — ответил он и снова нагло усмехнулся.
Заказов у него не было, так как зал был почти пуст.
Я дернул его за руку и резко завел назад. Тот взвыл от боли.
— Ты меня понял? — спросил я.
— Понял, — прохрипел официант.
— Пять минут и ни секунды больше.
Я вернулся за столик.
— Странная история, — сказал я, — но, кажется, вы правы, вам объявлен ресторанный бойкот.
Орестова невозмутимо пожала плечами.
— В отличие от вас, меня это не слишком удивляет. В других городах придумывали другие фокусы, лишь бы спровадить меня, а то и запугать. Все, кто не угоден сегодняшней власти, испытывают такой нажим.
— Но не обслуживать в ресторане, это просто глупо.
— Не так уж и глупо, — возразила Орестова. — Разумеется, никто из них не надеется таким образом уморить меня голодом, зато лучшего предупреждения не надо, что я в этом городе персона нон града. Очень ясно и доступно все сказано. При этом ни одного слова против меня не было произнесено.
— Но в таком случае вам тут оставаться небезопасно, я вы — я вижу — без охраны.
— Не совсем так. Я приехала со своим референтом, он же по совместительству и охранник.
— Но этого же совершенно не достаточно, нужна серьезная охрана! — воскликнул я.
— Чтобы нанять целый отряд телохранителей, у меня нет средств. Мой избирательный фонд весьма скуден. Никто не хочет вносить серьезных пожертвований.
— Но почему, вы же в стране известный политик. У вас не должно быть проблемы с деньгами.
— Тем нее менее они существуют. И весьма серьезные.
— Но почему?
— А в вы не догадываетесь?
— Вы хотите сказать, что администрация президента каким-то образом препятствует собирать вам деньги на свою кампанию.
— Почему же каким-то образом, мне хорошо известно, каким именно.
— И каким?
— Неужели с вашим славным чекистским прошлым вы этого не знаете? — недоверчиво посмотрела Орестова на меня.
— Несмотря на мое славное прошлое, должен признаться, что не знаю, — хмуро проговорил я и заметил на лице моей собеседницы улыбку.
— В таком случае могу восполнить ваш пробел. Некоторое время назад почти синхронно в офисах и домах тех людей, которые были намерены внести деньги в мой предвыборный фонд, раздались звонки. Собеседники этих людей в мягкой, но решительной форме посоветовали этого не делать. Иначе… Понятно, что может быть иначе. У кого отнимут лицензию, кому нашлют стаю саранчи проверяющих, кому перекроят доступ к финансовым потокам. Но самое интересное заключается в том, что практически все звонки прозвучали примерно одновременно и именно тем, кто действительно желал мне помочь. Кто-то проделал очень большую работу по выявлению моих потенциальных спонсоров. Легко себе представить, что к ней была привлечена и ваша организация, где вы еще недавно трудились.
— И кто, по-вашему, был инициатором этой кампании?
На этот раз Орестова посмотрела на меня с удивлением.
— Вам что нужно назвать фамилию? Разве и так не ясно, кто все это устроил.
— Суриков.
С опозданием появился наш нерадивый официант и принес заказ. Меня он прожег взглядом полным ненависти.
— Не знаю, что будет дальше, но, по крайней мере, пообедаю, — сказала Орестова. — И то хорошо. Признаюсь, я ужасно проголодалась. В самолет кормили отвратительно. Я вам очень признательна, что вы помогли мне получить заказ. Не знаю, справилась бы я без вас с этим официантом.
— Справились бы, — заверил я ее. — Вы известны своей решительностью.
— Как политик, да, но не как обыватель. В быту я теряюсь. Если мне где-то вот так хамят, я не нахожу смелости достойно ответить и заставить хама сделать то, что он обязан, а именно извиниться. И чаще всего я глотаю обиды, как фокусник шпаги.
— Странно, а я почему-то бы был уверен, что вы такая во всем.
— Но вы же меня совсем не знаете с этой стороны. Мой бывший муж меня всегда упрекал за мою непрактичность и застенчивость. Что же касается политики, то у меня нет выбора. В той ситуации, что я нахожусь, смелость иногда на грани наглости — единственный способ не дать себя смять. К сожалению, мои противники другого языка не понимают. Приходится с ними разговаривать только с позиции силы.
— Это действует?
— Еще как! Только это и действует. Но к сожалению, мы становимся все грубей и грубей. — Орестова вдруг засмеялась. — Вы даже и близко не можете представить, с какими иллюзиями я начинала свою политическую карьеру. Я всерьез верила, что если не все, то большинство политиков только и думают о том, как улучшить положение в государстве.
— А о чем они думают на самом деле? — Мне было интересно, что она ответит.
— Они думают об одном: как использовать государство в собственных интересах.
— А могу я задать вам один вопрос?
