Родионов спросил:
— Чем объясняются ваши вчерашние попытки уйти на север?
Отвечать, что стремился в район заготовок? Опасно. Легко может быть проверено. В Щетово привезут под конвоем. И говорилось им на предыдущей их встрече.
Сказал:
— Просьба господ из Американской миссии, самого Николая Николаевич Манукова: оценить, как население принимает красных. Ежели не забыли, это было целью господина Манукова по отношению к вашему корпусу во время рейда. Я…
Родионов прервал его:
— Но, идя к фронту, все это иметь при себе? — он положил руку на лежащие на столе документы. — Предвижу объяснение: случайно нашли на улице здесь, но предположим, задержат красные. Вы были намерены таким способом откупиться?
Положение безнадежно. Это Шорохов понимал. Ответил:
— Какие-то из этих документов и в самом деле попали ко мне тут. Курьеров я не имею. Лично должен доставить господину Манукову или в миссию. Сейчас пока вынужден все время иметь при себе.
— Страна изнемогает, — с отвращением оказал Родионов. — Вы, все ваши миссии, на ее теле, как тифозные вши.
С улицы донеслось:
— Ты меня, Сенька, через часочек смени.
Вошел Синтаревский. На Шорохова не взглянул, рванул с окна занавеску, сгреб в нее все, что было на столе, затянул в узел, ушел, унеся о собой. Родионов проговорил:
— Утешать не буду. Как и предвосхищать решение командира корпуса.
Тоже ушел.
* * *
Дальнейшие события складывались так. Поздним вечером, в кромешной темноте, в Ровеньки ворвались красные конники. От снарядных разрывов сотрясались стены. Не утихала винтовочная и пулеметная стрельба. Казаки, караулившие Шорохова, метались по дому. На попытки заговорить с ними, отвечали руганью, угрозами пристрелить, придушить. Бой был упорный. Стрельба, свисты идущей в атаку конницы, то приближались, то отдалялись.
Незадолго перед рассветом вбежал Синтаревский. Через две минуты, не больше, Шорохов лежал на дне саней, запряженных тройкой, и подъесаул, дыша в лицо ему табаком и перегаром, говорил:
— Я тебя в Новочеркасск Наконтрразвед-Дону везу. Ты слушай. Ты для меня арестант. Связывать я тебе, подлеца, не буду. Цени. При малейшем самовольстве — пуля. Как бешеной собаке. Я много таких, как ты, возил. Довозил не всех. От меня ни один не ушел.
За окраиной остановились. Ровеньки горели, мимо бежали обезумевшие от страха люди, проносились казаки верхом на лошадях с не снятыми хомутами, с волочащимися по снегу постромками, теснились, запрудив дорогу, сцеплялись оглоблями, колесами, осями, круша друг друга, возы.
— В команде генерала Абрамова поедем, — хрипел Синтаревский. — С ветерком. Как почетного гостя, кол тебе в душу…
Наконец, разметав этот поток возов и бегущих людей, появилась колонна из десятка тачанок, саней, полусотни верховых. Их сани влились в эту колонну, помчались, оставляя позади пылающие дома, разрывы снарядов, пулеметную и винтовочную стрельбу.
"Вывалиться на всем ходу из саней? — подумал Шорохов. — Но едем в середине отряда. Если не пристрелят, затопчут".
Вообще-то он чувствовал себя настолько усталым, что сил у него на какой-либо решительный шаг не было.
В середине дня, верстах в тридцати пяти от Ровеньков, напоролись на засаду. Из оврага ударил пулемет. Миновали благополучно. Синтаревский сказал:
— Не радуйся. Живым не останешься, — он повернул голову в сторону казака, который правил лошадьми. — Верно, Матвей?
— Так точно, — ответил тот. — Разве я вас подводил?
Синтаревский продолжал торжествующе:
— Ой! Чует мое сердце: мне тебя до Новочеркасска не довезти!
И откинулся на дно саней. Упругая струя крови ударила у него из шеи на лицо, на руки, на грудь Шорохова. Казак-кучер — Шорохов теперь знал его имя: Матвей, — ничего не замечал. Гнал и гнал лошадей.
— Стой же! — закричал Шорохов. — Ирод ты, что ли!
Остановились. Синтаревский был мертв. Матвей подрагивающей походкой несколько раз обошел сани. Снял со спины карабин, прикладом толкнул Шорохова:
— Сымай с саней. Сымай! — повторил он, видя, что тот все еще не двигается. — Подальше оттащи, — он указал на кусты саженях в сорока от дороги. — Ну! — он оттянул затвор.
"Там же пристрелит, — подумал Шорохов. — Иначе зачем ему меня так далеко отсылать".
— Ну! — еще раз крикнул Матвей.
Подхватив труп Синтаревского под мышки, и стараясь, как только можно заслоняться им, Шорохов поволок труп по снегу.
Думал: "Бросить у кустов и бежать? Пуля достанет".
К саням возвращался с таким напряжением, будто навстречу хлещет град из камней. Оказалось: Матвей роется в дорожной суме Синтаревского. Были там какие-то завернутые в тряпки вещицы, иконки, колоды карт, пачки денег. Лежал и узелок со всем тем, что Шорохов собственными руками отдал Родионову.
— Куда! — оскалясь заорал Матвей, уведев, что он взялся за узелок.
— Мое, — сказал Шорохов. — Бумажки разные. Подъесаул на сохранение взял. Тебе-то они зачем?
В путь с этого места стронулись не сразу. Кормили лошадей, дали им отдых. Разговорчивостью Матвей (Отчества и фамилии сказать Шорохову он не пожелал, отрезал: "Это вам не к чему".) не отличался, в какие-либо объяснения не вступал. Было ясно: присоединяться к генеральской кавалькаде он не намерен. Уж тогда-то подъесауловское достояние наверняка будет eго. Лошади, сани — тоже. Оставалась еще служба в корпусе. Taк ведь корпус бежит.
Шорохову все это полностью возвращало свободу. Спросил:
— До Новочеркасска доедем?
Услышал:
— Еще чего? До Грушевской и то, дай-то бог.
Ответ устраивал всецело. Во-первых, станица Грушевская в семи верстах от Новочеркасска. Почти рядом. Во-вторых, значит, гнать его от себя Матвей не собирается. Считает, что хоть какой-то спутник ему необходим.
Дорога в самом деле была такая, что в одиночку на ней пропадешь: бестолково мечущиеся конные и пешие отряды отступающей с севера армии, бесконечные колонны обозов, лазаретов, толпы беженцев. Обходя патрули и заградительные отряды, петляли проселками. Ночевали в степи, в балках, поочередно охраняя сани и лошадей. Шорохов не paз удачно пускал в ход свои заготовительские бумаги. Дружбы с Матвеем за все это время у него не сложилось. Очень уж он был себе на уме, но и врагами не стали. Говорили друг с другом ровно, только по делу. Шорохову ничего больше ие требовалось. Иногда думал: "Поздно. Ничего не изменишь. Отпущенная Задовым неделя позади. Не смог. Не вернуть".
Пятого января 1920 года в станице Кутейниково-Несветайское (до Новочеркасска оставалось верст тридцать) узнали, что накануне корпус Думенко, проломив фронт и за двое суток с боями пройдя полсотни верст, занял Александровск-Грушевский, вот-вот ударит по Новочеркасску. Следующий день, 6-е, был вторник. Возможная встреча со связным. Шорохов проехал и прошел эти оставшиеся версты, как пролетел на крыльях.
ДОНСКАЯ СТОЛИЦА. Шорохов попал в нее в середине дня. Люд, гражданский и военный, заполнял тротуары, мостовые. По тому скарбу, который тащили на себе эти люди, по общему направлению, в каком они двигались, куда тянулись повозки, экипажи, он сразу определил: стремятся на вокзал. Всеобщее бегство.
Ключ от дома Скрибного Шорохов имел. Зайти туда, пробыть в нем те часы, что еще оставались до визита к памятнику Еpмаку, было самым разумным. Или хотя бы удостовериться, что можно в этом доме переночевать.
Конечно, прежде чем толкнуть знакомую калитку, он, неторопливо и даже лениво поглядывая вокруг, прошел по другой стороне улицы. Ставни были закрыты, дым из трубы не поднимался. На дощечках ставен лежал снег. Не только вчера, но, пожалуй, и позавчера, их не открывали.
Сквозь щель в заборе, Шорохов оглядел дворик. Момент был рискованный. Если кто-нибудь наблюдает за домом, конечно, заметит, как он прошел по другой стороне улицы, стоит теперь у забора.
Дворик устилал снег. Пушистый ровный и все же не скрывший следы. По размаху шагов было ясно, оставил их человек роста высокого, причем назад от крыльца к калитке следы эти не возвращались. Вошел и остался в доме? Но кто? Сам Скрибный? Вполне могло быть: отправка вагонов сорвалась, возвратился. Однако следам, судя по завалившему их снегу, по тому, как они едва угадываются, было самое малое три или четыре дня. И за это время Скрибный, хозяин дома, ни разу не вышел за дровами, к колодцу? Да и ростом он был пониже, чем тот, кто следы отпечатал.
Засада.
Город с часа на час могут захватить красные, а тут — засада. И с каким приказанием? На месте свершить суд и расправу?
Он пошел дальше по улице. Снова думал: "Поздно… Все поздно…" Но теперь это относилось и к тем, кто его подкарауливал.
По дороге подвернулся подвальчик: "Кавказский буфет". Пару часов просидел там за бутылкой кишмишевой бурды. Из разговоров вокруг уяснил: притон, но жулья не крупного. Базарные мошенники, мелкие шулера. Хозяин заведения человек пожилой, с тяжелым подбородком, скаредный. Впрочем, с той публикой, что заполняла подвал, обходиться иначе было нельзя. Шорохов мысленно поставил себя на его место. Через два-три года и он стал бы таким. Или бы разорился.
