И все. Впрочем, многие авторы приписывают Талейрану следующий афоризм, якобы сказанный по этому поводу: «Это хуже, чем преступление. Это ошибка». Но, к сожалению, сказал эти замечательные слова не Талейран, и даже не Жозеф Фуше, как тоже иногда утверждают, а юрист Антуан Буле де ля Мёрт, председатель комиссии, принимавшей участие в разработке знаменитого Гражданского кодекса Наполеона.
Расцвет ИмперииИтак, убийство ни в чем не повинного герцога Энгиенского стало, пожалуй, самым черным пятном в биографии Наполеона. Но при этом оно сыграло и крайне важную роль, на которую очень рассчитывал Талейран: Наполеон, на которого он сделал ставку, открыл себе прямую дорогу к вожделенному трону. Как следствие, уже 16 мая 1804 года (25 флореаля XII года) он был провозглашен императором французов, а 2 декабря (11 фримера XIII года) торжественно коронован.
Казалось бы, какая связь? А все очень просто. Сразу же после этого Законодательный корпус и сенат «вдруг» заговорили о необходимости раз и навсегда покончить с таким положением, когда от жизни одного человека зависят спокойствие и благо всего народа, когда все враги Франции могут строить свои коварные планы на покушениях. Вывод был ясен: пожизненного консульства мало, его просто необходимо превратить в наследственную монархию. А это — как раз то, что было нужно Наполеону. Таким образом, Талейран все рассчитал верно. Да, смерть несчастного герцога Энгиенского была «хуже, чем преступлением». Но она вовсе не была ошибкой тех, кто всеми правдами и неправдами рвался к неограниченной власти.
27 июля 1804 года Талейран писал Наполеону:
Сир,
Ваше Величество позволило мне, в предыдущие годы и во время всех прочих наших расставаний, писать вам частным образом: и я прошу продолжения этой милости: я надеюсь на это, так как для меня это является удовольствием и чувственной потребностью.
С тех пору как я нахожусь здесь, мне совершенно ясно, что все хотят полного установления вашей империи: парижские крикуны не переходят границ. В городе минеральной воды, где можно встретить мнения из всех стран, можно наблюдать и за тем, что думают в радиусе двух сотен льё; и я вас уверяю, что все голоса вас благословляют и все взгляды направлены на вас.
Смею надеяться, что Ваше Величество с интересом узнает, что я уже вижу заметное улучшение, благодаря водам: думаю, что через пятнадцать дней лечение закончится и, если позволите, я закреплю его несколькими днями пребывания в Валансэ, откуда я приеду еще более готовым полностью отдаться службе Вашему Величеству[262].
Когда режим Консульства во Франции сменился Империей, Талейран тут же получил титул Великого камергера (то есть ответственного за координацию деятельности императорского двора) и один из первых орденов Почетного легиона.
5 декабря 1805 года он написал императору из занятой французами Вены:
Сир,
Я получил письмо, которым Ваше Величество оказало мне честь на другой день после сражения[263]. <…> Я надеюсь, что эта последняя победа Вашего Величества позволит обеспечить Европе отдых и гарантирует цивилизованный мир от нашествия варваров.
Ваше Величество может теперь разбить австрийскую монархию или восстановить ее. <…>Однако существование этой массы необходимо. Она нужна для будущей безопасности цивилизованных наций. <…>
Австрийская монархия по своей протяженности и численности подданных может считаться мощной монархией, но ее совсем не так нужно оценивать.
Только Франция является действительно сильной и мощной. Я не говорю о сверхъестественной силе, проистекающей из качеств ее владыки, которые ему, к несчастью, даны лишь на время, то есть до тех пор, пока она не начнет оплакивать величайшую из своих потерь. Но Франция и сама по себе обладает всеми элементами силы. <…> Франция — это не просто тридцать тысяч квадратных льё территории и тридцать миллионов жителей. Это тридцать тысяч квадратных льё с тридцатью миллионами людей храбрых, предприимчивых и богатых, имеющих общий язык, общие нравы, общие манеры и практически одну веру, управляемых одним законом и одним начальником; это создает целостную массу, подобного нему нет нигде во вселенной.
Австрийская монархия, напротив, состоит из большого числа разных стран, имеющих разные язык, нравы, религию и политический режим, у которых нет иных связей, кроме единого начальника. Такое государство слабо… Все, что я вижу, находясь в Австрии, все, что я слышу и что приходит ко мне со всех сторон, со всей очевидностью доказывает, что по всем этим пунктам австрийская монархия должна рассматриваться с точки зрения интересов Франции. <…>Сегодня, побитая и униженная, она нуждается в том, чтобы ее победитель протянул ей руку и, заключив с ней союз, оказал ей доверие. <…>
Осмеливаюсь сказать Вашему Величеству, что в этом заключается то, что ждут от политика предусмотрительного и великодушного все искренние друзья его славы.
Если австрийская монархия, слишком ослабленная на западе, не сможет больше удерживать под своим скипетром все свои государства, венгры… смогут создать независимое государство и отдаться русским, с которыми у них так много общего. Я имею информацию, что подобные проекты находят в Венгрии многочисленных сторонников. Но тогда русские, став хозяевами Венгрии, мощно встанут против всей Европы.
Умоляю Ваше Величество соизволить перечитать проект, который я имел честь направить вам из Страсбурга. Сегодня, более чем когда-либо, я считаю, что он самый лучший и самый благотворный. Победы Вашего Величества делают его теперь легкоосуществимым. Он может хорошо примирить нас с тем, что я отправлял Вашему Величеству ранее, но я хотел бы вести дела с кем-то другим, а не с господином Штадионом[264]. Нужен человек, который пользуется доверием императора Германии. Мне хотелось бы, чтобы это был граф Кобенцль[265], который, как мне известно, склонен к союзу с Францией.
Я много раз видел господина Гаугвица[266]. Он получил известие о победе Вашего Величества с выражениями радости. Но он выдал мне секрет Берлинского двора, когда я объявил ему, что маршал Бернадотт должен был находиться на поле сражения. Корпус маршала Бернадотта их очень волновал. Они перевели в Силезию войска, которые до того стояли в Вестфалии. Я увидел по манере держать себя господина Гаугвица, что доминирующим чувством при их дворе является страх… Я буду счастлив, если Ваше Величество позволит мне договориться с этими людьми, я убежден, что это лучше любых других возможных гарантий обеспечит мир на континенте на века»[267].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
