Невольно всегда поднимается вопрос: какое право имеют все эти нарядные дамы, в бриллиантах и кружевах, или почтенные господа, которых – покуда идёт обсуждение церковной реформы – на морозе дожидаются кучера (братья их во Христе), – какое все они имеют право «подымать» параличную Церковь и говорить об её реформе? Какое, спрашивается, они имеют отношение к Церкви?310
Не похоже ли это на то, как если бы в первые века христианства, где-нибудь на языческих ристалищах, собрались знатные патриции обсуждать вопрос о тех или иных изменениях в строе христианских общин. Какое безумие было бы этим язычникам думать, что их «резолюции» и «проекты», как бы они ни были целесообразны, могут иметь какое-нибудь отношение к христианской Церкви. Это даже не самозванство – а цинизм, доходящий до издевательства. Но, спрашивается, – пора, наконец, этот вопрос поставить прямо и честно, – спрашивается, кто из всех этих сытых господ имеет больше отношения к Церкви, чем любой язычник, обжиравшийся до рвоты и ежедневно менявший своих наложниц? Мы и здесь не аналогию какую-нибудь проводим, а в самом буквальном смысле заявляем: всякий, в своей личной жизни сплошь попирающий заповеди Христа, какой бы символ веры ни исповедывал и как бы христианином себя ни величал, внутренне отлучён от Церкви и потому к делам её, к реформе её никакого отношения иметь не может. И в том, что язычники собираются реформировать Церковь, беспомощность её сказывается всего сильней311. Спрашивается, в этих сборищах не носится ли в воздухе дух всё той же торжествующей ереси, которая впиталась в кровь и плоть нашу? Чтобы говорить о церковной реформе, надо быть в Церкви312, а для этого надо раз навсегда признать, что Евангелие – книга, предназначенная не для каких-то там «грядущих поколений», которые «постепенно» научатся жить свято, а книга, данная каждому из нас, новый завет, новое откровение, которое мы теперь же, немедленно же должны претворить в жизнь.
«В таком случае христианин один Христос, ибо все люди грешны, значит, все отлучены от Церкви», – вот обычное возражение, которое подсказывает всё та же торжествующая ересь. В нём так много внешней правды, что оно способно соблазнить многих.
Да, никто безгрешен быть не может. Но никакой грех не должен возводиться в принцип. Не сознанием только, но всей внутренней жизнью. Всякий грех должен вызывать подлинное страдание, как лишний удар бича по телу Христову. Это может быть только в том случае, если вся жизнь в целом строится по-христиански, а грех есть лишь временное уклонение. Но такое уклонение не отлучает от Церкви.
«Если мы говорим, что имеем общение с Ним, а ходим во тьме, то мы лжём», – говорит апостол Иоанн. Но как можно быть в Церкви, не имея общения со Христом? Это не помешало тому же апостолу сказать: «Если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя, и истины нет в нас» (Ин. 1, 6, 8).
Мож но грешить и иметь общение со Христом, но нельзя «изредка» подавать милостыню, а жить, как язычник, и быть с Ним. Значит, из двух одно: или со Христом – тогда «раздай имение своё», «оставь отца своего, мать свою и следуй за Мной»313, или рысаки, трёхаршинные шляпы – тогда открыто и честно надо объявить себя язычником.
Конечно, для христианского сознания ужасен факт, что при таком условии все наши собрания по церковной реформе должны признать себя языческими сборищами, нравственно незаконно, а потому и бесплодно обсуждающими дела христианской Церкви, но ещё более ужасным является то, что нет никакого видимого органа Церкви, который бы как власть имущий мог сказать: вы отлучены от Церкви, и потому, если хотите подымать её земное, параличное тело, – прежде всего: покайтесь!..
* * *И вот всю «официальную церковь», всех её служителей и сторонников, мы обвиняем пред Богом в указанной ереси.
И если они захотят оправдаться, то пусть ответят на несколько из многих вопросов:
1. Почему они, представители официального христианства, не заявили открыто протест против неограниченной царской власти (самодержавия), в своей неограниченности резко противоречащей евангельским предписаниям, и даже веками возносили за неё церковные молитвы?314
2. Почему они, когда начались расстрелы и массовые избиения, не заявили открыто, что действия растерявшейся власти противоречат всем Божьим установлениям315 и что поэтому они отлучают от причастия всех, кто участвовал в этих убийствах, и налагают на них церковное покаяние?316
3. Почему они, вступивши в преступную связь с государством, поддерживали и охраняли веру жандармами, ссылками, тюрьмами, всяческим принуждением и даже до сих пор не потребовали у государства немедленного уничтожения всех карательных статей по вопросам о вере?
4. Почему они не проповедуют против смертной казни, против угнетателей помещиков, купцов, фабрикантов, когда всё это явно несовместимо с именем христианина?317
И таких вопросов, касательно бесчисленных частных проявлений торжествующей ереси, можно привести ещё много. Пусть же отвечают что-нибудь в своё оправдание представители официального христианства. Пусть отвечают или покаются318. Покаются жгучим, страстным и таким большим покаянием, чтобы от старого ничего не осталось. Только пусть не молчат, потому что сама жизнь зовёт их к ответу, уже время зовёт «дать отчёт в своём управлении»319.
V. «Абсолютное добро» и А. И. Гучков
А. И. Гучков, а вместе с ним и весь «Союз 17 октября»320 заняли удобную и, на их взгляд, несокрушимую позицию «абсолютного добра» в отношении забастовок как средства политической борьбы.
«Всякое насилие мне отвратительно», «забастовки недопустимы, как всякое насилие», «сочувствовать таким приёмам борьбы – значит провозглашать безнравственный принцип “цель оправдывает средство”». Вот та позиция, которую, с гордостью безгрешного инквизитора, занял А. И. Гучков.
Благодаря такой «принципиальной» точке зрения на насилие для «Союза 17 октября» не существует целой сети тонких и жгучих вопросов. Как отнестись к той или иной политической забастовке? Какой момент для решительного удара наиболее удобен? Каковы могут быть его последствия, и в какое отношение должна встать партия к крайним элементам?
Принципиальное осуждение разрубает вопрос раз и навсегда. Нигде и никогда никакая забастовка недопустима – ибо нигде, никогда недопустимо никакое насилие. Никакая цель не может оправдать безнравственных средств.
Но если эта позиция удобна, то тем более несокрушима: ведь она покоится на «незыблемых началах» евангельских истин. В основу её положена идея «абсолютного добра». Пусть-ка попробуют критиковать эти основы. Для этого нужно публично признаться в безбожии. «Союз 17-го октября» чувствует здесь себя под защитой богооткровенного авторитета. Недаром в свою программу он включает «a propos»[8] и вопрос о церковной реформе.
Противоречия, в которые впадает А. И. Гучков и его «Союз», настолько очевидны, настолько элементарны даже для тех, кто никогда никакими абсолютами не занимался, а для человека, живущего религиозными интересами, эти противоречия полны такого кощунства, что можно только удивляться, на какие акробатические выгибы способна человеческая психика.
«Сочувствовать забастовкам – значит сочувствовать насилию, а это – провозглашать безнравственный принцип “цель оправдывает средство”». Такую фразу мы собственными ушами слышали от А. И. Гучкова на губернском земском собрании.
Ну, хорошо, допустим, что всякое насилие зло и цель никогда не оправдывает средства. А что такое военное положение? Разве военное положение не насилие? Разве расстрелы рабочих не насилие? Разве ссылка в Сибирь не насилие? Разве хождение ночью полиции по обывательским квартирам не насилие? Но ведь всё это в исключительных случаях одобряется А. И. Гучковым. Куда же девает он на это время свой «абсолют»?
Почему же, спрашивается, правительство, когда «отечество в опасности», может прибегать к исключительным мерам и расстреливать людей, а общество, когда правительство губит страну, поступает безнравственно, прибегая к насилию, т. е. к мирной забастовке? Не является ли для А. И. Гучкова военное положение средством, которое допускается для благих целей? И эта благая цель не оправдывает ли для него насильственных мер правительства?
Нет, дело с «принципиальным» осуждением далеко не так просто. Вл. Соловьёв написал много гениальных страниц на эту тему и всё-таки вполне не разрешил её. «Абсолютное добро», в применении к насилию, очень легко и просто, когда обращено налево, но стоит повернуть его немножко направо, как сейчас же вся бесконечная сложность вопроса встаёт в своей силе.
