Замуж? Что она выдумала? Вспомнился клуб Dernière chance[66] на rue Bertin-Poirée. Любви все возрасты покорны, но все ли возрасты хороши для брака?
23.10.1961
Сестра поссорилась с Ириной. Обвиняет ее во всех возможных грехах, но я подозреваю, что Ирина ни в чем не виновата. Уж очень сильно горячится сестра. Не иначе как завтра станет извиняться.
29.10.1961
Были в гостях у Л. и ее мужа (чуть было не написала «у Орловых», но вспомнила, что фамилии у Л. с мужем разные). Слишком у них чопорно. Мне мягко выговорили за то, что я до сих пор не видела ибсеновскую «Нору» с Л. в главной роли. Этот спектакль, кстати, поставила Ирина (они с сестрой уже помирились). Обещала посмотреть. Когда ехали домой, сестра сказала:
– Нора у Любки получилась занудливой истеричкой без капли драматизма. Сочувствовать ей не хочется, хочется ее придушить уже в первом действии. Поверхностная трактовка, тяп-ляп…
Дома она вспомнила скандал, который произошел с Л. еще до войны.
– Они с Гришей тогда как раз затеяли строительство своего «загородного дворца», – на даче у Л. я не была, но наслышана о ней от сестры, – и остро нуждались в деньгах. Не так, как я, когда прикидывала, что мне лучше купить – картошки или новые перчатки, а совсем по-другому. На моей памяти Люба деньги на рубли и червонцы никогда не считала, только на сотни и тысячи. Все постановочные, все накопления ухнули в строительство, и тут Любу занесло. Она решила поднять цену своих творческих встреч. Как же – любимая актриса Сталина! Я тоже была любимой актрисой Сталина, но я никогда не заламывала цену за свои выступления. Сколько дадут – дадут, радоваться надо не деньгам, а тому, что тебя зовут, что тебя помнят, хотят с тобой встретиться. Но это я такая дура, это видно даже по обстановке моей квартиры. С Любкиной не сравнить. Итак, она обнаглела и заломила цену, да как! За одно свое выступление требовала три тысячи. Это при установленной ей ставке в 750 рублей! Чтобы ты поняла, я тебе скажу, что в те годы 750 рублей считались хорошей зарплатой. А тут три тысячи за часовое удовольствие посмотреть на Любку и послушать, как она поет. Что до меня, то я сама приплачу, чтобы этого не слышать. Она поет, как ссыт в пустой таз, я ей в глаза не раз это говорила. Так вот, в Киеве у нее прокатило, даже больше, кажется, заплатили, а в Одессе нашла коса на камень. Директор филармонии побоялся участвовать в афере, ведь если что, так Любке легкий испуг, а ему – десять лет, деньги-то государственные. Любка попыталась нажать на него через высшее Одесское начальство, но этот старый еврей тоже был не лыком шит – взял и написал письма в цэка и в газету. Любку пропесочили, была довольно серьезная статья, в которой ее назвали «хапугой», и после этого она умерила аппетиты. Если ты думаешь, что до своей ставки, то очень ошибаешься, стала требовать по две тысячи. Так и говорила: «Две – и ни копейкой меньше, за 750 пусть вам Ладынина выступит». Маринка тогда только трактористку свою сыграла, пожинала лавры.
Какая у Л. богатая коллекция хрусталя! Сколько в их доме ценных вещей! Там, кажется, совсем нет ничего современного и дешевого – все старинное, дорогое, из прежней жизни. Отец бы сказал: «Ничего особенного», но это по нашим меркам того времени «ничего особенного», а по нынешним очень даже. Достаточно сравнить с Ниночкиной квартирой или с нашей. Я не завидую, я восхищаюсь людьми, умеющими окружить себя красотой. Красота возвеличивает.
30.10.1961
Лучшее место в Москве – это бульвары. Люблю гулять по ним одна или в компании с кем-то. Люблю посидеть, подумать, помечтать. Люблю исподтишка (чтобы не смущать) наблюдать за окружающими. Осенью бульвары особенно красивы. Легкая грусть витает в воздухе и затрагивает в душе какие-то струны. Хочется играть Шопена. Шопен так подходит к московским бульварам и моему настроению! Иногда я дразню Nicolas. Делаю вид, что заинтересовалась кем-то из проходящих мимо мужчин, а бывает, что и всерьез обращаю на них внимание. Я же неисправимая кокетка! Nicolas очень забавно сердится – хмурится, сверкает глазами, а потом улыбается и грозит мне пальцем. Nicolas слишком добр для того, чтобы быть Отелло. Как бы я хотела побывать с ним в Париже, водить его повсюду и знакомить с городом так, как он знакомил меня с Москвой!
02.11.1961
Сталина вынесли из мавзолея и похоронили рядом. Ленина оставили. Не вижу в этом ничего особенного и не могу понять, почему это так всех занимает. Все ищут подоплеку и строят предположения. Все, кроме сестры, которая сказала: «Ай, пусть делают с мертвыми, что хотят, живых бы не трогали!» «Живых бы не трогали» относится к Е.А., у которой какие-то неприятности, и, кажется, крупные. Сегодня у нас была Татьяна и рассказывала об этом. Я не поняла деталей, но суть уловила. Е.А. ругали на съезде, а это здесь очень плохой признак. Сестра считает, что с Е.А. попросту «сводят счеты». Многим не нравился ее независимый характер, и многие ей завидовали. Il vaut mieux faire envie que pitié[67].
05.11.1961
Был в гостях Вольдемар, очень интересный человек из Таллина, который я трижды назвала Ревелем, но мне это простили. Вольдемар режиссер, но сестра ему благоволит. Во-первых, потому что он очень обаятелен. Во-вторых, потому что он молод и сестра для него непререкаемый авторитет. Вольдемар весьма разносторонняя личность – он ставит спектакли, играет, преподает. Мечтает поставить «Гамлета» и организовать молодежный театр. Сестра хочет сыграть у него Гертруду. Я наконец-то поняла всю сложную суть взаимоотношений сестры с режиссерами и поняла, почему со многими из них у нее не складывались и не складываются отношения. Сестра считает себя полноправным участником постановки, а не просто слепой исполнительницей воли режиссера. Это нравится далеко не всем, но если уж нравится, как, например, Михаилу Ильичу, то в результате получаются шедевры («шыдэвры», как на простецкий манер называет их сестра). Наверное, так оно и должно быть. Режиссерам следует различать актеров, диктовать свою волю молодым, прислушиваться к советам опытных. Иначе получится не спектакль, а «постановка». Взяла это слово в кавычки, поскольку в переносном смысле оно означает плохой спектакль. Крайняя степень плохого – провал, здесь невозможна, поскольку если публика не покупает билеты, то их покупают профсоюзные организации предприятий и раздают работникам бесплатно. В результате театр «имеет сбыт». Как мне объяснила сестра, профсоюзным организациям совершенно безразлично, на какие спектакли они выкупают билеты. Главное для них – совершить это действие положенное число раз, чтобы впоследствии отчитаться перед своим начальством о проделанной «культурной» работе. Расположением богатых организаций крупных предприятий, которые могут сразу выкупить огромное количество билетов, режиссеры очень дорожат. Руководителям этих организаций предоставляются различные блага – от контрамарок на хорошие спектакли и приглашений на застолья до расположения хорошеньких молодых актрис. Вообще, когда сестра называет театр «публичным домом», она не сильно грешит против истины, потому что в театрах много débauche[68]. Недавно в театр сестры пришла молодая актриса, которую сестра охарактеризовала словами «а мойд ви а цимес»[69], и сразу же закрутила роман с тремя мужчинами. Все трое взревновали, и во время репетиции произошла безобразная драка, в которой одному актеру сломали руку. А у другой актрисы обнаружился сифилис, который она попыталась скрыть, но в театральной среде такое не скроешь. Вспомнилось к месту «amour, toux, fumée et argent ne se peuvent cacher longtemps»[70]. Иногда думаю, что надо было сразу же по приезде попросить сестру никогда ничего не рассказывать мне о том, что происходит за кулисами. Я бы хотела сохранить свое восторженное отношение к театру и актерам. Но вряд ли это возможно, ведь вся жизнь сестры за кулисами. Зато я теперь своя в этом мире. Знаю всех или почти всех, меня тоже все знают, я в курсе всех новостей. Мне это приятно.
