— Какие есть, такие и берут, — задумчиво сказал сыроватый толстяк с широким крепким лбом. — Я со своей стороны могу только заметить, что в прошлом году эта, как вы сказали, штурмовщина привела к первому месту по отрасли. А победителей, как известно, не судят. Поэтому если вы спросите меня — я бы поддержал второй отдел. Если наука говорит — да, почему практики должны тормозить? Отливка у нас слава богу, батонщики не подводят, министерство дает добро — почему не рискнуть? Четырнадцать значит четырнадцать, но есть ведь еще, как народ говорит, пятое число и прогрессивка…

— Перестраховка — хорошая вещь, — заметил человек из второго отдела НИИ, высокий, нервный и, кажется, не очень здоровый: язва? колит? Непонятно было, поддерживает он инженера или возражает ему с позиций упомянутого волюнтаризма. — А с другой стороны, движение — все. В последнее время, товарищи, темпы меня смущают. Мы все-таки недогружаем людей, и если прибавить, скажем, один час хотя бы по вторникам, да что там, по четвергам…

Инженер ударил себя по ляжкам, но промолчал.

Тихонов смотрел главным образом на молодую — лет двадцати семи — и неотразимо его привлекавшую участницу совещания, чья функция, однако, была ему неясна. Называли ее с преувеличенным почтением «товарищ Кузнецова» — видимо, подтрунивая над молодостью. Кузнецова была высока ростом, стройна, черноволоса, курчава, решительна, черты ее были, пожалуй, крупноваты, но серые глаза под очками смотрели весело, она забавно морщила нос, словно постоянно посмеиваясь над собой и всеми, и было что-то во всей ее мимике и фигуре, что Тихонов распознавал безошибочно: ясно было, что она любит это дело и как следует в нем попрактиковалась. Иногда она ловила тихоновские взгляды, выдерживала их, улыбалась, а один раз — он даже подумал сперва, что померещилось, — показала ему кончик языка. Тихонов окончательно перестал понимать, на каком он свете.

Наконец она взяла слово.

— Вот у нас тут сидит товарищ журналист, — сказала она, стрельнув глазками в сторону секретарского столика. — И он может подумать бог знает что. На самом деле я хочу сказать, что вопрос-то, как мне кажется, не принципиальный. Мы отвлекаемся на него нарочно, потому что боимся сказать о главном. По большому счету, товарищи, такая ли разница, сойдет изделие с конвейера седьмого ноября или пятнадцатого? Все знают, что раньше двадцатого испытания не начнутся — просто потому, что глубокий снег еще не ляжет. А отвлекаемся мы, товарищи, от того, что шестой цех приходится переводить на мирные рельсы, и все мы боимся себе в этом признаться.

Повисла, что называется, напряженная тишина.

— Ну, положим… — начал главный инженер. — Положим, это вопрос далеко не решенный…

— Вот мы и боимся сейчас решать, а людям надо что-то говорить. Я веду как идиотка, простите, переговоры с заказчиком, институт бьется над этими санями, как будто они имеют оборонное значение, мы торопимся к сезону выбросить на рынок эти сани, всем говорим, что никакие финны еще не предложили такую конструкцию — а потом выясняется, что мы безумно дорожим шестым цехом и, может быть, опытная партия вообще будет готова только к декабрю. Спрашивается, зачем тогда весь рекламный отдел три месяца стоит на ушах, зачем мы вкладываемся в телевидение, почему испытатель на поролоне ездит три дня, рискуя, между прочим, — а теперь оказывается…

Тихонов не слышал ни о каких новых санях, но это, наверное, потому, что он вообще мало ими интересовался, а может, выброс новой продукции на мирные рынки удерживался в секрете. Но товарищ Кузнецова ему нравилась, и после недельного воздержания он бы очень не возражал против личной беседы о санях.

— Погодите, — прервал ее помалкивавший до тех пор Семенов. — Успеется о санях. Давайте все-таки утвердим: если мы останавливаемся на седьмом, приходится перестраивать весь график, и людей надо хотя бы предупредить…

Кузнецова явно хотела возразить, но в голосе гендиректора была та самая сталь, которая заставляла прислушаться и министров.

— Вопрос о шестом цехе, — продолжал Семенов, — я бы сказал, все же тактический. А стратегический — это именно вопрос о графике, потому что либо мы мобилизуемся, либо верим Владимиру Михайловичу, за которым все-таки тридцатилетний опыт, и много раз, напомню, его предостережения были крайне полезны. Крайне. Не скрою, мне самому хотелось бы дать, так сказать, новый стимул, и финансы нам как раз сейчас позволяют. Но риск есть, я от него не прячусь, и давайте спросим себя: можем мы, так сказать, в лучших традициях… или следует нам действовать применительно к стране, к той эпидемии безделья, которая коснулась уже всех. Если из дому не выходить, оно, конечно, безопасно, не простудишься, под трамвай не попадешь… но…

— Если мы сначала решаем по графику, то я за то, чтобы рискнуть, — сказала Кузнецова. — Город поддержит, я думаю.

Она посмотрела на человека из Екатеринбурга и, не удержавшись, опять на Тихонова.

— Ну что же, — после минутной паузы, когда все смотрели в стол, подытожил Семенов. — Предлагаю решить так. Если проходит предложение Грохотова и мы изо всех сил успеваем к седьмому, и все получается на уровне — я главному инженеру выписываю утешительный приз в размере пятидесяти процентов, и пусть он нас простит за недоверие. А если будет как в позапрошлом, я штрафую всех присутствующих на те же пятьдесят и Грохотова перевожу в технологи. Соглашаемся?

Все зашевелились, Кузнецова хихикнула.

— За что всех-то? — пробасил широколобый толстяк.

— Коллективную ответственность никто не отменял, — развел руками Семенов. — Payer les pots cassés, простите мой французский.

— Ну и прекрасно, — сказал человек из Екатеринбурга. Видно было, что он не разделял общего энтузиазма, да и сам этот энтузиазм нисколько его не убеждал. Ему больше всех было плевать на ноябрьские планы и тем более на санки шестого цеха, и он смотрел на всю эту дискуссию, как взрослый на детские игры. — Город поддержит, я докладываю в Москву, и помогай бог, как говорится.

— Всем спасибо, товарищи, а я попробую объяснить гостю, чем мы только что занимались, — Семенов широким жестом отпустил всех, и кабинет опустел.

— Чайку, — сказал он в селектор.

Секретарша внесла две чашки и тарелку фисташек.

— Что же, — вздохнул Семенов. — Я к вашим услугам.

Это прозвучало издевательски, поскольку в этом кабинете Тихонов чувствовал себя последним из последних, да и задача, которую он призван был выполнить, являлась по существу лакейской. Он решил вести себя нагло.

— Видите ли, — сказал он вежливо, почти ласково. — Мне было бы легче о вас писать, если бы я знал, что производит ваш завод.

— Это совершенно необязательно, — ответил Семенов без предполагаемой паузы: Тихонов ждал, что он хоть задумается, поколеблется, а там, как знать, и раскроется. — Вы наверняка знаете — вам сколько лет-то? Двадцать шесть, двадцать семь? К этому возрасту вы наверняка уже знаете, что всякий завод производит сам себя.

Тихонов не понял и переспросил.

— Да очень просто, — Семенов был странно добродушен и, кажется, рад потрепаться. — Этот завод производит людей, которые на нем работают, институт, который при нем что-то выдумывает, школу, которая в свою очередь производит Семушкина, и весь вообще город, который вокруг всего этого нарастает. А больше никакой завод ничего не может произвести. Вы думаете, что пчелы существуют для меда, а мед, в сущности, побочный продукт их деятельности. И они крайне бы удивились, узнав, что человек их разводит только для этого.

— Понимаю, — сказал Тихонов. — Уводите от вопроса. Я так и ждал.

— Да погодите вы! — с досадой сказал Семенов. — Вы думаете, что если я вам назову изделие номер шестнадцать каким-нибудь именем, вас это приблизит к его пониманию? Ну хорошо, пожалуйста, глюкатор трехосный. Тримальхион. Беспилотный разведчик «К-317». Вам все ясно? Ни один завод, ни один человек не производит продукцию как таковую. Вся промышленность в конечном итоге производит говно и глину. Часть немедленно превращается в говно, а часть впоследствии — в глину. Все это неважно. Но производятся при этом всякие типы, а это уже важно! Сельское хозяйство производит ужасного типа, простите, если у вас кто-то в нем занят. Это угрюмый тип, собственнический тип, он занят работой трудной и грязной, и всех поэтому считает хуже себя. Может быть, это так не везде, только в России, но я других не встречал. Журналистика, которой вы, видимо, занимаетесь, производит тип очень интересный, талантливый, энергичный, вечно собой недовольный. Там, кстати, не задерживаются, потому что в конце этот тип производит страшный кризис, переоценку: он видит, как все ненадолго, и убегает во что-то более прочное. Интересных людей производит война — но везде, кроме войны, они заурядны, а вечно воевать не будешь. Короче говоря, из всех, кого я видел, самые интересные люди производятся в закрытых городах, на заводах, вокруг которых крутится вся жизнь. Это институт, занятый самой чистой наукой, потому что она ни на что не отвлекается, и государство ее кормит, и деться ей некуда — приходится мыслить. Она мыслит, кстати, во всех направлениях — в социальном тоже. Как в Новосибирске. Я много там бывал, если вам это интересно. Потом — школы для молодых гениев, потом — магазины для них же, и рабочие, которые уверены, что спасают страну. Они не всегда понимают, чем занимаются, но бесконечно совершенствуют это занятие. Я бы сказал, что они работают, как поэты. Да вы не записывайте, просто слушайте. Поэт ведь чем занят? Не зря Колмогоров этим занимался подробно, хотя его интересы лежали в совершенно других сферах. Поэт — тот же сборщик, который не понимает толком, что собирает. Он собирает изделие номер шестнадцать, из которого потом неизвестно что получится. Нам не дано предугадать и так далее. И о деталях он имеет очень слабое представление, потому что не знает, откуда взялись слова и что они значат в действительности. Но его интересует, как эти непонятные для него детали лучше всего пригнать друг к другу — занятие, между нами, совершенно бессмысленное. Но в нем достижимо совершенство, и вот эти люди, не извлекающие из своего дела никакой практической пользы, ищут это совершенство — и это их улучшает, они хороший материал, из них могло бы получиться прекрасное общество. Если допустить, что в одиннадцатом цехе вообще ничего не происходит, вы сразу все поймете. Предположите просто, что все эти колесики, которые в разных комбинациях собирают в остальных цехах, здесь разбираются заново и возвращаются назад, и потом их собирают по новым чертежам, которые готовит институт. Вот и все, хотя на самом деле все гораздо сложнее, мы отгружаем продукцию, обмениваемся ею с тремя другими номерными заводами, получаем от них новые составляющие и так дальше, так дальше. Но схему я вам изложил, и в ней нет никакой секретности.

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 44

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Сигналы - Валерия Жарова бесплатно.

Похожие на Сигналы - Валерия Жарова книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
«Подвиг» 1968 № 02 - Журнал - Современная проза
Записки лимитчика - Виктор Окунев - Современная проза
Адриан Моул и оружие массового поражения - Сью Таунсенд - Современная проза
Я самый красивый человек в мире - Сирил Массаротто - Современная проза
Лошадь на крыше - Наталия Терентьева - Современная проза
Вопреки искусству - Томас Эспедал - Современная проза
«Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
Два брата - Бен Элтон - Современная проза
И как ей это удается? - Эллисон Пирсон - Современная проза

Оставить комментарий