Фельдфебель нахваливал земли по реке Дон. Тучные земли, просторные, тепло там, земля все родит, не только хлеб и кукурузу, но и виноград, арбузы.
Большой земле нужны рабочие руки.
Фрау говорила, а ее муж подтверждал:
— Ты вот, Василий, аккуратный, разумный человек... Если и дальше будешь разумным, мы тебя старшим над русскими поставим в нашем хозяйстве... Наберешь сам, чтобы работать умели и чтобы водку не пили... Чтобы не воровали... Тебе немцем родиться бы, Василий, а не русским!
Выше этой похвалы у фрау и быть не могло.
Генрих, сынок фрау, вид имел совсем не геройский. В отца мелкорослый, живой и подвижный, но без отцовского самодовольства и тучности. И совсем не белокурая бестия, а черняв, скорее похож на цыгана. Я заметил, что отец его более восторженно говорил о войне и победах. Генрих помалкивал, хотя и не было у него причин обижаться на войну. Судьба его пока миловала.
Марта была высокая, статная, широкой кости. Белокурая, волосы густые и пышные, голубые глаза. Не красавица, но очень мила. Василию под стать, а герою не пара.
Был приготовлен праздничный обед. Фельдфебель выставил замысловатые вина: французские, польские, венгерские и румынские — трофеи. Стояли бутылки с русской водкой; а рядом пиво из чешских подвалов.
У стола прислуживал Василий, а я мыл посуду.
Гости гуляли до вечера. Завели патефон. Всякие песни слышались. И немецкие и русские. Опять же трофеи! Навез хозяин пластинок из разных стран.
Фрау царила за столом на зависть соседкам.
Уехали воины. Фрау погрустнела, ее утешал Василий.
— Теперь уже скоро, — вещал он. — Сталинград — это незнамо где... Это, почитай, уже Азия... Там до Урала рукой подать... Волгу перервут, и Москве конец!
Фрау спрашивала:
— Это правда, что Сталинград такой важный город? Почему большевики его не отдают?
— Да нет! — радостно пояснял Василий. Доволен был, что его слушают. — Город большой, да какая в нем важность? И важнее города брали. Киев, Харьков, Минск, Одессу, Севастополь... Возьмут! Со всех сторон степь, его никак не защитит Красная Армия...
...Первой пришла похоронная на сына, на героического Генриха.
Фрау вынула из ящика почту и остановилась на крылечке, нацепив очки, прочитала и вдруг бегом кинулась наверх, в свою комнату.
Василий приложил палец к губам, дал знак, чтобы я притих и не шевелился. Я замер на пороге. Василий скинул с ног бахилы на деревянной подошве и босиком, неслышно ступая, поднялся на несколько ступенек. Прислушался. Но я и снизу слышал всхлипывания и стоны.
Василий сбежал вниз, мы ушли в коровник.
— Работай, работай, оголец! Фрау в большом расстройстве! Как бы и нам бедой не обернулось! И молчи! Совсем молчи!
Мы вычистили навоз, я отвез его на поле. Подготовили коров к дневной дойке. Без фрау не положено было доить. Но фрау не появлялась.
— Давай без нее, — приказал Василий. — Загорится молоко у коров.
Меня к дойке Василий не допустил: я помогал ему сливать молоко из подойников в бидоны, задал корм коровам. Двадцать пять коров выдоить — это, я скажу вам, работенка. Василий взмок, но уложился во времени.
Начали мы дневную чистку и мойку коровника. Я скоблил полы. Василий погрузил бидоны и уехал.
Распахнулась дверь. Услышал я шаркающие шаги. Поднял голову, около стоит фрау, стоит и смотрит на меня из-под очков.
Ни самодовольства, ни деловитости, а лишь растерянность на лице.
— Мальчик... — начала она. — Ты понимаешь меня, мальчик?
Я кивнул головой. Понимать уже многое понимал, но сказать по-немецки не очень-то умел.
— Это карош! Мальчик, я должна объявить... Мой Генрих убит! Вот!
И она протянула мне бумажку с извещением из воинской части.
А что мне было делать с этим извещением? И вообще что я мог ответить или сделать? Но и молчать, наверное, было нельзя.
Я подержал бумажку в руках.
Фрау обвела взглядом коровник. Достала из кармана халата белый платок, провела по загородке — платок остался чистым. Я следил за ней и видел, что она сделала это по привычке. Потом прошла к столу, на котором стояли подойники.
— Надо доить коров?
— Нихт! — набрался я храбрости ответить по-немецки. — И добавил по-русски: — Василий доил... Повез молоко...
Она одобрительно кивнула головой.
— Работать надо!
А вскоре обрушился на нашу хозяйку второй удар. В Сталинграде убили фельдфебеля. И об этом она получила извещение. Одно за другим: сначала сына, потом мужа. Опустел дом, пропал смысл всего разумного, чем жила фрау.
Утешил ее Василий.
— Молчи, парень! — наказал он мне. — Нашел — молчи, потерял — молчи! И вида не подавай.
Молчать-то я молчал, да только хозяйка нисколько не скрывала их отношений.
Работа шла по-прежнему все с той же деловитой размеренностью. Василия она перевела к себе на верхнюю половину.
А дни тянулись и тянулись, похожие один на другой. Коровник — поле, поле — коровник, вот и весь мир вокруг нас. И вдруг что-то случилось. На домах повисли траурные флаги. Ударило слово «Сталинград».
У нашей фрау свое несчастье, ей не до общих бед, она, по-моему, не сразу поняла, что случилось.
Прибежала к ней Марта. Я уже хорошо понимал, о чем они толкуют: под Сталинградом погибла немецкая армия, а Красная Армия перешла в наступление.
Марта дотошно расспрашивала Василия, где Сталинград, что это за город. Василий показал на карте Сталинград. Но ничего, конечно, объяснить не мог. Замолчал, замкнулся в себе, прекратились его поучения. Я его по-прежнему боялся и помалкивал, хотя очень хотелось спросить, что же случилось с «умной» нацией и как быть с заявлениями фюрера, что Красной Армии больше не существует. А тут к весне ближе приключилась с ним история.
Подъехала к нашему дому военная машина, и вышли из машины русские люди в какой-то странной форме. Хозяйка встретила их на крыльце.
Я стоял во дворе неподалеку. Они вежливо попросили вызвать Василия. Василий вышел, спустился к ним с крыльца.
— Так вот, Голубенко, — произнес офицер, — создана Русская освободительная армия под командованием генерала Власова. Бери в руки автомат и становись в строй!
— Э-э-э, — затянул Василий. — Я против всякого убийства!
Офицер нахмурился:
— Знаем таких навозных жуков, что толстовцами прикинулись. А если сюда придут большевики? И до тебя доберутся.
— А я вот сейчас в гестапо пойду и объявлю, какую вы тут пропаганду пущаете!
Офицеры уехали. Гестапо Василия не тронуло.
— За меня хозяйка горой встала! — объяснил он мне.
Тогда мне и такое объяснение годилось. Теперь-то я понимаю: толкался он среди русских рабочих, выявлял настроения и доносил в гестапо.
Минул еще год моей рабской жизни. Время наступило для немцев смутное. Все уже знали, что Красная Армия теснит гитлеровцев повсюду, что недалеко ей до границ Германии...
