В начале танца плечи Нуреева были прикрыты алой накидкой, но затем он сбрасывал ее, к восторгу английской публики{182}. За четыре минуты Рудольф покорил Лондон. После па‑де‑де из «Лебединого озера» публика так неистовствовала, что Рудольфу пришлось повторить свою вариацию.
Те, кто видел Нуреева на гастролях в Париже, еще в составе Кировского, не удивились восторженному приему. Что было неожиданным (в Лондоне это не принято), так это огромная толпа у театрального входа, которая кричала, визжала и хотела дотронуться до новой звезды.
Свидетельница всего этого, Нинетт де Валуа, благородная патронесса Королевского балета, немедленно пригласила беглеца танцевать «Жизель» в «Ковент‑Гарден» и предложила Марго Фонтейн стать его партнершей.
«Моей первой реакцией, — вспоминала Марго, — были слова:
— Боже, вы не думаете, что я слишком стара для этого?
Я пообещала дать ответ завтра. Дома мы с моим мужем Тито[19] пришли к выводу, что Рудольф станет громкой сенсацией будущего года, а потому у меня есть смысл вскочить в уходящий поезд либо уйти совсем»{183}.
Забегая вперед, скажу, что совместное путешествие длилось семнадцать лет, до того дня в 1979 году, когда Нуреев и Фонтейн танцевали вместе в последний раз. Это было в Лондоне, для прощания они выбрали «Видение розы», тот самый балет, от которого Марго так опрометчиво отказалась ранее.
Семнадцать лет партнерства{184}, двадцать шесть балетных постановок, семьсот спектаклей в разных полушариях — это пример исключительного долголетия артистического дуэта. Удивительно также и то, что ни один из них не получил серьезной травмы и что Марго никогда не чувствовала себя ущербной из‑за своего возраста, скорее наоборот.
21 февраля 1962 года — примечательная дата в истории танца. В тот вечер Рудольф и Марго в первый раз танцевали вместе в «Жизели». В зале присутствовал весь Лондон, в том числе королева‑мать, ее дочь Маргарет и лорд Сноудон[20], отснявший многочисленные фотографии во время репетиций; эти фотографии публиковались в прессе и сделали из балета событие раньше времени. Журналистская братия восхищалась новым дуэтом, даже еще не видев его на сцене.
Маленький штрих: молодежь, среди которой были не только балетоманы, предвкушая событие, провела ночь перед «Ковент‑Гарден», чтобы получить контрамарки на стоячие места, распределявшиеся прямо перед спектаклем.
В тот вечер Нуреев не просто танцевал Альбера — он был им. Он сходил с ума от любви и увлекал своим чувством публику. Второй акт он закончил по‑своему.
…Начинает светать. Девушки‑виллисы лишаются своей власти и, одна за другой, исчезают. В последний раз мелькает призрак Жизели. Слышны звуки охотничьих рожков — это ищут Альбера. Охваченный страданием, он медленно ласкает собственную руку, которой недавно касалась возлюбленная, словно желая сохранить последнее ощущение исчезнувшего счастья.
В зале надолго воцарилась полнейшая тишина, сменившаяся громовой овацией. Люди кричали «браво», топали ногами, студенты свистели от восторга; занавес поднимался двадцать четыре раза!
Марго Фонтейн, с улыбкой на устах, сделала то, что имела обыкновение делать на каждом спектакле: получив охапку красных роз, предварительно положенных в кулисах ее мужем Тито, она выбрала одну, поцеловала ее и подарила своему партнеру. Восхищенный Нуреев тотчас же опустился на одно колено и прильнул в долгом поцелуе к ее руке. Публика взревела от восторга, а Марго сочла этот жест со стороны парня, «не умевшего говорить спасибо», выражением глубокого искреннего чувства, «о котором он не мог сказать словами»{185}.
На следующий день британская критика разделилась на два лагеря: «про» и «контра». Или, иначе, на тех, кто безоговорочно принял хореографические новшества Нуреева, и тех, кому они категорически не понравились. Была пресса, допускавшая, что иностранец, «русский», имеет право привнести свое в храм британского танца, и была пресса, требовавшая сохранения английского стиля. Однако все критики сходились в одном: Нуреев чертовски расшевелил Марго Фонтейн, подарил ей новую молодость! До такой степени, что на третьем и последнем спектакле присутствовала сама Елизавета II.
В газетах писалось, что это «странное существо» сумело придать условному искусству не просто красоту, но чувства и естественность. Таким был кукиш, сунутый в нос КГБ, запретившему Нурееву лондонское турне. Лондон принял Рудольфа, как приняла его Марго.
Марго и Рудольф не были ровесниками, имели разное происхождение, даже разное образование. Они прибыли с двух разных планет. Марго — англичанка из зажиточной семьи; по мнению ее матери, она была очень способной и ей все легко давалось. Рудольф — татарин из бедной семьи; поскольку все свое время он отдавал танцу, в других сторонах жизни он плохо ориентировался. Марго танцевала «по‑английски» — сдержанно и элегантно. Рудольф танцевал по‑русски — эффектно и безудержно. Она была общительна, любезна, спокойна. Он был плохо воспитан и раздражителен. Союз этих двух столь разных людей породил, тем не менее, примечательный симбиоз, словно каждый нашел в другом свою недостающую половину, свое совершенное дополнение для достижения общей цели. Нуреев выразил это в короткой и сильной фразе: «Это не была она, это не был я. Это была общая цель»{186}.
И все же, как ни странно, Марго и Рудольф были во многом похожи. У них был один и тот же репертуар, что представляло огромную удачу. В ту время очень мало танцовщиц на Западе имели в активе столько классических балетов. Пожалуй, труппа Нинетт де Валуа была единственной, где целиком сохранили постановки «Спящей красавицы», «Лебединого озера», «Жизели» и «Щелкунчика».
Марго и Рудольфа объединяли также общая любовь к сцене и одинаковое упорство в работе. Они обладали схожим чувством юмора, и… оба любили чай. И это не должно вызывать улыбок, потому что tea time было спасительной отдушиной для нейтрализации раздражительности Рудольфа{187}. И наконец, это были тела, идеальные пропорции которых создавали в пространстве единую линию, порождая оптическую иллюзию полного физического взаимопроникновения.
Эта волшебная пара сразу же поставила свои отношения на основу равенства. Артистически это была революция. До сих пор партнеры Марго находились на сцене в ее тени. Она не навязывала этого — просто таковы были обычаи классического балета начиная с XIX века. Нуреев же настоял на том, чтобы сломать старые правила. «Па‑де‑де — это диалог влюбленных. Как же они будут говорить, если один из двоих нем?» — однажды сказал он{188}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
