Антипод
Чему я учу своего самого любимого и способного ученика Балбеса? А разве не то же самое проповедует мой Антипод?
— Надо считаться с фактическим положением людей в обществе, — говорит он, — и учить их, как лучше жить в этих условиях. Безнравственно учить людей нравственности в условиях, когда нравственность ухудшает их жизнь. Сама жизнь вынуждает нас на оскорбление отвечать оскорблением, на подлость — подлостью, на измену — изменой. Более того, чтобы уменьшить зло, причиняемое нам другими, мы вынуждаемся опережать их в причинении им зла. Твое учение обречено на провал, ибо оно ослабляет позиции людей в борьбе за выживание и лучшие условия жизни.
— Я вспоминаю твою притчу, — продолжает Антипод, — о чистоте тайников души. Ты сравнивал это с чистотой тела и нижней одежды. Одна из твоих учениц буквально поняла твое сравнение и стала буквально следовать твоему совету. Единственный случай, выпавший на ее долю, когда она применила на практике твое учение, — ее раздели жулики. После этого она стала менять нижнее белье так же редко, как и ранее, и перестала посещать твои проповеди. А многие ли твои ученики выдерживают более пяти твоих лекций? Чтобы содержать себя в чистоте, надо иметь условия, в которых это могло бы стать необременительным и устойчивым делом. Но тогда призыв к чистоте теряет нравственный характер. Он переходит в область медицины и психологии.
Я слушаю Антипода и поражаюсь сходству его идей с моими. И все же есть глубокое различие между нами даже тогда, когда мы произносим одну и ту же фразу. Мои советы моим пациентам во многом совпадают с тем, что говорил Антипод. Но они при этом все же имеют противоположное значение. В чем тут дело? Дело не в различии предлагаемых нами средств, а в том, для каких целей мы предлагаем эти средства, кому и как мы их предлагаем, как советуем использовать. Идеология, например, тоже прививает людям идею чистой совести, но как и для чего — тут наши пути расходятся.
Проблема номер один
— Наконец, последний элемент твоей подготовки, — сказал я Балбесу, — есть ум. Он самый простой и короткий. Он есть следствие всего предшествующего обучения. Человек, одолевший успешно все предыдущие этапы обучения, с необходимостью не только приобретает видимость умного человека, но становится на самом деле умным. Нужно к сделанному добавить лишь сущую малость: решить для самого себя, что ты умнее всех прочих смертных на свете. Итак, знай: ты умен!
Балбес внимательно посмотрел на меня сквозь очки с мощной роговой оправой, слегка усмехнулся уголками губ и сказал, что он, к сожалению, не может ответить мне таким же комплиментом, ибо нужно быть законченным идиотом, чтобы с такими познаниями и способностями прозябать в этой провинциальной дыре.
После этого я счел свою задачу выполненной и расстался со своим самым способным учеником.
Все суета
Ему за шестьдесят. Живет одиноко. Сам обслуживает себя, вплоть до стирки белья. Не курит. Не льет. Занимается спортом. Соблюдает режим и диету. Хочет прожить как можно дольше.
— Лично для меня, — говорит он, — война была лучшее время в моей жизни. Я почти всю войну провел на фронте. Бывал и в тылу. Мог застрять в тылу и отсидеться в теплом местечке. Но я предпочитал все-таки фронт. Был несколько раз ранен, но легко. И я за ранения-то это не считаю. Почему я стремился на фронт? Не из-за каких-то идейных соображений. И чувства ненависти к врагам у меня никакого не было. Меня тянула сама война как место, где люди убивают друг друга. Я любил воевать. Люди по-разному относятся к участию в боях. Одни дрожат от ужаса, другие каменеют, третьи готовы умереть еще до боя и ждут, чтобы поскорее получить пулю в лоб или в сердце и успокоиться навеки. Четвертые стремятся любой ценой уклониться от участия в бою. Я же готовился к бою как к светлому празднику. Раздавал все барахло, какое было у меня. Брился, мылся, подшивал чистый подворотничок, до блеска чистил сапоги. Набивал карманы патронами, а вещмешок — гранатами. Кинжал точил так, что бриться им можно было. Даже зимой я ходил в бой без шинели. А во время боя я буквально ликовал и буйствовал. Ты представить себе не можешь, какая безумная радость поднималась во мне, когда я убивал! Я убил не один десяток солдат и даже офицеров. Что это такое? Должно быть, я — прирожденный убийца, и война давала возможность развернуться моей потребности. Вообще-то говоря, все люди прирожденные убийцы в той или иной степени. Только скрывают это. Или другие страсти затемняют эту. Представь себе, когда кончилась война, я плакал.
Но не от счастья, что остался жив, а от сожаления, что война кончилась.
Что этому человеку нужно от меня? Жизнь уходит. Еще немного — и все исчезнет. А он не хочет исчезать. Он хочет вечно оставаться. Ходит слух, что после смерти от людей отделяются какие-то бессмертные «оболочки». Его знакомый даже книжку об этом читал. Он хочет знать, верно ли это? И как заиметь такую бессмертную оболочку? Сможет ли его оболочка общаться с оболочками других его знакомых? Интересно было бы встретиться и потолковать с теми, кто уже «отдал концы», особенно — с теми, кого он сам отправил на тот свет. Вот было бы любопытно! Интересно, могут ли они отомстить?
И томление духа
Одну женщину я научил разговаривать с умершей матерью. Она сказала, что мать ее всем довольна, и она этому очень рада. А я пустился в глубокомысленные рассуждения по сему поводу. Что это значит: умершая мать этой женщины всем довольна? Это значит, что все ее потребности удовлетворены, т. е. нет неудовлетворенных потребностей. Но тут возникает двусмысленность. Либо у умершей нет никаких потребностей, либо есть, по крайней мере одна, и она удовлетворена. Из того, что у нее нет неудовлетворенных потребностей, не следует, что у нее есть удовлетворенные. В первом случае (если нет потребностей) бессмысленно спрашивать, доволен человек или нет. Во втором случае появляется дополнительная двусмысленность: есть потребность, которая была раз и навсегда удовлетворена, и теперь такой потребности нет, или потребность существует (появляется) постоянно и постоянно удовлетворяется? Жизнь есть не только удовлетворение потребностей, но и их постоянное проявление. Смерть есть уничтожение потребностей. Я пытался разъяснить женщине эти проблемы. Она сказала, что мертвым логика безразлична. И вообще, сказала она, общение с мертвыми нужно живым, а не мертвым. Я был сражен мудростью ее слов. Проблема смерти вообще есть проблема живых, а не мертвых. Мертвые проблем не имеют.
Бог не всесилен
Мои способности ограничены — даже Бог не может делать абсолютно все. Оставим без внимания старинный парадокс: если Бог всесилен, то может ли он сделать то, что он не может сделать? Бог неспособен, например, печатать деньги. И даже зарабатывать их в больших количествах.
Считается, что чем крупнее потери или приобретения, тем сильнее человеческие страсти. Пусть так. Не буду спорить. Одно дело — потерять трон, другое дело — потерять перчатки. Но вот передо мною еще нестарая женщина. У нее трое детей. Выпивающий (как и все, т. е. в меру) муж. Она проявляет чудеса изворотливости, чтобы содержать дом на приличном уровне. Два года назад она потеряла (или у нее украли, она точно не знает) сто рублей профсоюзных денег. Пришлось отдать свои. И с тех пор у нее нет ни минуты покоя. Ночами не спит. Все думает о пропаже. Страдает. Не может забыть. Как быть? Она готова заплатить мне десять рублей, лишь бы я излечил ее от этого наваждения. Вот тут Бог бессилен.
Я и Антипод
— Что есть добро? — говорит Антипод. — В жизни добро есть лишь ограничение зла, есть лишь средство зла и опосредствующее звено в делании зла. Зло надежнее, фундаментальнее, устойчивее. Добро хрупко и мимолетно. Зло есть действование по законам падения, добро есть попытка полета, причем — полет есть форма падения.
— И все же, — отвечаю я, — именно капля добра в океане зла придает людям черты, позволяющие говорить о некоей светлой природе Человека.
— Возможно. Но я не об этом. Я о том, что нет критериев добра и зла вообще. Если ты совершил какой-то значимый поступок, по крайней мере один человек сочтет его злом и по крайней мере один — добром.
— А что же ты предлагаешь? — спрашиваю я.
— Реальную жизнь, а не суррогат и видимость жизни, — говорит он. — Добиваться всех тех жизненных благ, какие изобрело человечество, по законам нормальной жизни людей в обществе и обычными средствами, т. е. по законам и средствами борьбы за существование в условиях современных человеческих джунглей. Побеждает наиболее ловкий и приспособленный! Пусть неудачник плачет. Я предлагаю драку, деятельность, динамику. Есть нервотрепка застойности, мелочности, скуки, рутины. И есть нервотрепка потерь и приобретений, риска, дерзаний, авантюр, предприимчивости. Я за то, чтобы у нас были стремительные взлеты в карьере, выдающиеся мошенники, ворочающие миллионами, гангстерские банды, террористы, шикарные проститутки… Понимаешь, я ненавижу святость, простоту, чистоту, умеренность. Ненавижу и официальную рутину. Хочу, чтобы жить было не так скучно, как мы живем. Обрати внимание, от чего люди больше всего приходят в возбуждение, когда приходят на работу? Именно от фактов нарушения болотности нашего существования. Такой-то украл десять тысяч из профсоюзных взносов. Сколько по сему поводу переживаний! Поймали преступника, убившего десять человек. Ну, от этого разговоров на год хватит. Пойми! Нормальная жизнь не есть богоугодное заведение. Это — борьба. Монастырь есть уклонение от жизни. Жизнь есть то, от чего некоторые люди бегут в монастырь. Вся твоя система есть уклонение от жизни и оправдание этого уклонения. Бог есть страх жизни и капитуляция перед ее ужасами. Долой Бога! Да здравствует безбожная оргия жизни!
