комнаты стояла деревянная бадья. В ней ссутулившись сидела Ева Гордон. Она зачерпнула ладонью немного воды и с размаху окатила плечи. С ее губ сорвался истошный вопль. Ева вцепилась в край ванной.
Когда крик прошел, осталось лишь тяжелое дыхание – оно просачивалось сквозь сжатые зубы. По всей спине стекали бурые струйки. Они стремились к груди, едва прикрытой мокрыми волосами.
Отдышавшись, она снова взялась за дело. Снова оросила плечи, снова крик. Красная с черным вода потекла по бледному телу. В попытке стерпеть боль, Ева прикусила кулак. Когда жжение отступило, она, обессиленная, уткнулась головой в согнутые колени.
Взору Артура Дюваля открылась белая спина, покрытая бесчисленным множеством глубоких ссадин: там кровь мешалась с черной грязью. Артур подступил ближе и тихо спросил:
– Хочешь, я попробую?
Ева вздрогнула, услышав чей-то голос. Она не слышала, как кто-то входил, и инстинктивно сжалась, прикрыв обнаженное тело руками. Но затем, осознав, что это Артур, она всхлипнула и кивнула. Неловкость покинула ее, при Артуре она никогда ее не чувствовала.
Артур долго присматривался к глубокой алой ране на ее затылке.
– Болит голова? – спросил он.
– Да… Но не так сильно, как спина. – Ее голос дрожал. – Что там?
– Кажется, небольшая шишка, – приврал он.
Быстрее разберемся со спиной, подумал Артур, быстрее покажем Касселю голову. Впервые он обрадовался, что Кассель поехал с ними. Возможно, придется зашивать.
Он принялся смывать с ее кожи грязь. Из глаз Евы ручьем лились слезы.
– Еще чуть-чуть,– приговаривал он. – Потерпи немного, – и зачерпывал новую порцию боли. – Вот теперь точно конец.
Но грязи в ранах было еще много.
Когда все закончилось, Ева не спешила отпускать край бадьи. Она будто не верила, что страдания в прошлом и готовилась к новым испытаниям.
– Нужно, чтобы тебя посмотрел Кассель, – сказал Артур. Он протянул руки: – Поднимайся, я вытру тебя.
– Нет… подожди…
Ей казалось, что если она сейчас пошевелится – то боль сразу вернется.
Артур еще раз посмотрел на ее затылок. Кровь уже не шла. После недолгих колебаний, он решил, что можно немного посидеть, если она того хочет.
Артур опустился подле нее на пол.
– Я принес для тебя кое-что.
Из-за пазухи он вытащил сверток. Ева подняла на него усталые глаза. Артур снял пергамент, и Ева увидела книгу. На миг ей показалось, что где-то она уже видела эту книгу. Записи, которые вел Артур?
– Нашел у тебя дома. Хочешь взглянуть?
Ева посмотрела внимательнее. Обложка показалась ей еще более знакомой. А произошедшее этой зловещей бесконечной ночью начинало тускнеть в сознании.
– Думаю, что это дневник твоего отца. Очень похоже на чей-то дневник.
– Дневник?.. – переспросила она, и что-то начало проясняться в памяти. Коричневая обложка… – Ты взял его у меня дома?
– Да, нашел в старом шкафу. Посмотришь?
Ева чуть приподнялась. Обнажились ее белые груди. Ее глаза задержались на пыльном переплете. Ей вдруг вспомнилось, каким переплет был на ощупь – гладкая кожа и чуть шершавый содранный уголок.
– Сколько тебе было лет, когда ты в последний раз его видела?
– Не больше четырех, – рассеянно сказала она, продолжая смотреть на книгу. Она даже забыла на миг о своей боли.
– Да, ведь в четыре ты лишилась дома, и мы встретились, я помню…
Ева привстала и потянулась вперед – послышался плеск воды. Мокрые подушечки пальцев уловили ту шершавость, и будто на секунду она очутилась в далеком прошлом. Она снова была дома, шагнув на пятнадцать лет назад. Затем одно движение руки, шелест страницы – и перед глазами возник первый лист. К нему ржавой скрепкой была приколота старая фотография.
– О небо, – шепнула она. – Неужели это?…
На Еву Гордон смотрели два человека. Два человека, мужчина и женщина. Мужчина – высокий и смуглый, женщина – чуть пониже, с тонкой талией и миловидным лицом. Светлые волосы, зеленые глаза. Бесспорно, это были ее родители.
– Я ведь не помнила их, Артур. Я почти не помнила, как они выглядят!…
– Я знаю, – сказал он, и на его лице появилась довольная улыбка.
Укус у Волчьего ручья
Будучи обладательницей белоснежных локонов, струящихся к точеной талии, Хельга Гордон могла похвастаться еще и выразительными чертами миловидного лица, а поверх того – томным зеленым взглядом, проникающим в самую глубь души каждого в них смотрящего.
Скользя глазами по фотографии родителей, Ева все больше убеждалась в их с мамой схожести: ей унаследовались и ее прямой нос, и чуть припухлые губы, и пышная грудь, выправленная вперед безупречной осанкой; от отца же ей достались лишь черные брови – две чуть преломленные на концах линии и пышная кайма темных ресниц.
Папа был высоким и крепко сложенным; глядя на него невольно складывалось впечатление, что он строг, а его характер упрям и непреклонен. Но Ева Гордон не могла не помнить присущую ему душевную мягкость и ту бесконечную доброту.
И как бы славно не было теперь иметь возможность смотреть на них, таких красивых и таких молодых, бесконечно грустно было и осознавать, что эта фотография никогда не оживет и никогда не станет явью. Подол зеленого платья мамы так и останется бездвижным, больше ни разу не всколыхнувшись на ветру, а папины застывшие во времени глаза уже не излучат того доброго и мягкого блеска.
Ева тяжело вздохнула и спрятала фотографию в карман пальто. За зашторенным окном стоял все тот же холод, который бродил по комнате, проникая внутрь сквозь широкие щели в раме. Стрелка настенных часов давно перевалила за полдень. В комнате было почти пусто – только Ева Гордон и ее печаль.
Набросив на плечи тоску, Ева побрела в ванную.
Рори Аллен был там, стоял у зеркала и мучил себя в безуспешных попытках отодрать от щеки оставленную с ночи повязку. Пропитанный кровью лоскуток ткани намертво приклеился к его светлой коже.
– Нужно смочить водой, – сказала Ева.
Рори обернулся и поприветствовал ее.
Она поискала какую-нибудь тряпку. На бадье висела одна. Ева опустила ее в таз с водой. Дав ткани хорошенько намокнуть, она приложила тряпку к его щеке.
Они столкнулись взглядами. У Рори были глаза его отца. Чистые, голубые – такое же небо разливалось когда-то и во взгляде Игоря.
Но не стоило об этом размышлять…
Рори немного морщил лицо. Ему было больно, но он держался как всегда храбро. Когда со щекой было покончено, Ева бросила это подобие бинта на пол, а Рори посмотрел на свое лицо в зеркало и беспечно протянул:
– Как думаешь, останется шрам?
– Не знаю. Наверное, нет, – ответила Ева.
– Нет, –
