— Тебе никогда не говорили, что ты хорошо готовишь? — спросил Акопов.
Людмила возилась у плиты. Сегодня на ней была легкомысленная блузка, открывающая руки, и широкая клетчатая юбка.
— Не успевали, — вздохнула Людмила. — Может, хотели сказать, да не успевали. Либо очень голодные попадались, либо невоспитанные.
Акопов уселся в углу, между окном, на котором шевелилась от сквозняка кремовая занавеска, и буфетом с резными дверцами и латунными круглыми ручками.
— Как называется это кушанье, душа моя? — спросил он.
Людмила не успела ответить. Запищал зуммер в коробочке, похожей на телефонную розетку. Спускаясь на кухню, Людмила переключила сюда линию прослушивания. Акопов откинул крышку коробочки и нажал кнопку громкой трансляции и записи.
Кто-то с раннего утра пытался позвонить на «фазенду» генерала Антюфеева.
Семь гудков насчитал Акопов, пока на даче наконец сняли трубку.
— Спите, орлы? — раздраженно спросил хрипловатый одышливый голос генерала. — Ты, что ли, Барыльченко, на проводе?
— Естественно, товарищ генерал-майор, я. И не спим вовсе. Мы тут палас выбиваем. Который наверху лежит.
— Охренели, воины? Сколько раз говорить — пылесосом надо, пылесосом! Немедленно прекратить!
— Есть! Считайте, товарищ генерал-майор, прекратили.
— Вот бестолочи… Какие еще новости?
— Артур лапу занозил.
— Не могли вдвоем за одной собакой уследить? Разгильдяи! Вот отправлю на точку… Бабочек ловить! Внял?
— Не переживайте, товарищ генерал-майор. Занозу я вытащил, лапу продезинфицировал. Пока хромает. Поэтому я вам и доложил. Чтобы не удивлялись, товарищ генерал-майор.
— Ну ладно. Теперь насчет паласа, Барыльченко… Может, его лучше убрать? Скатать и убрать? Лето же на улице.
— Можно и скатать. Делов-то!
— Скатайте. К двенадцати ноль-ноль приедет повар. Внял?
— Какой еще повар, товарищ генерал-майор? А меня куда?
— Куда, куда… Под муда! Один не управишься — на ужине будет человек двадцать. И шашлыки по-армянски делать не умеешь. Не спорь, не умеешь! Насчет паласа. Если скатать, он в кладовку поместится?
— Может, поместится. Делов-то. Однако, товарищ генерал-майор, лучше его вообще оставить на месте. Под ним полы корябаные.
— Морда твоя корябаная, Барыльченко! Давно можно было покрасить! Это я насчет полов.
— Очень смешно, товарищ генерал-майор! Только я дипломированный повар, а не маляр.
— Кстати, насчет повара. Пришлют из ресторана. Так что не ревнуй, будешь на подхвате.
— А продукты? Холодильник пустой с прошлого раза.
— Поменьше надо нырять в генеральский холодильник, друг ты мой!
— А я и не ныряю. Там мелко…
— Не хами! Подвезут харчи. В общем, готовься. И сам готовься, и этого напарника твоего, пидора… наркомана этого постращай от моего имени! Внял?
— В каком смысле постращать? По шее, что ли, надавать?
— Да хоть по яйцам! Чтобы летал, падла, летал! Еще раз тарелку разобьет или заснет на ходу от своих таблеток, не погляжу на его папашу! Спрятал, называется, сыночка в армию от тюрьмы! Так и передай — выкину. Как гондон выкину!
— Понял, товарищ генерал-майор, передам.
— Палас на место положить!
— Считайте, уже лежит.
— Палас-то немецкий, Барыльченко.
— Не волнуйтесь, товарищ генерал-майор. Я по нему только босиком хожу. И шаги пошире делаю.
— Ох, доумничаешься, Барыльченко!
Не прощаясь, генерал положил трубку.
— Да-а, — протянул Акопов после некоторого молчания. — Крутой генерал пошел.
— Главное — разговорчивый, — засмеялась Людмила. — Кстати, это замечание… насчет армянского шашлыка. Ни на какие мысли не наводит?
— Скорей всего будут гости с Кавказа, — пожал плечами Акопов. — Генерал хочет их приятно удивить. Вот и все.
— Бедная собачка, — пробормотала Людмила. — Как же она занозила лапу? Мне их всегда жалко, животных!
— Видно, тебя животные ни разу не хватали за ноги и прочие места, — вздохнул Акопов. — Отставить посторонние разговоры!
Машина оказалась армейским микроавтобусом с зашторенными окнами. Водитель, повар и два дачных солдатика долго разгружали продукты.
— На батальон хватит, — прикинул Акопов.
Теперь они с Людмилой сидели на втором этаже дачи, у блоков подслушивания и видеозаписи. Через щель в зашторенном окне хорошо виден был двор фазенды с бетонированной площадкой у крыльца. На ней и стоял микроавтобус. Собаки лежали чуть поодаль и провожали взглядами бумажные мешки, запятнанные кровью. Одна овчарка время от времени зализывала лапу. Должно быть, Артур, подумала Людмила, рассматривая двор через телеобъектив.
На оперативной съемке лишних кадров не бывает. Кто знает, какие снимки потом окажутся самыми ценными. И Людмила с помощью «Никона» на штативе отщелкивала пленку. Попал на нее и повар, и номерной знак машины, и хмурый водитель с двумя сумками… И, конечно же, оба солдата. Невысокий шустрый Барыльченко и длинный сутулый «наркоман», действительно засыпающий на ходу.
Опять затрезвонил телефон на даче Антюфеева.
Барыльченко побежал в дом.
— Ну, что там? Пришла машина?
— Так точно, товарищ генерал-майор! Заканчиваем разгружать. К сожалению, одна бутылка водки разбилась. Вру, две!
— Я тебе еще одну разобью, мудрец! Об голову! К шестнадцати ноль-ноль начинайте топить баню. Квас настоялся?
— Целое ведро.
— Хорошо. Гуляй, Барыльченко.
— А зачем столько кваса? — удивилась Людмила.
— На каменку брызгать, на печь, — объяснил Акопов. — Для услады обоняния и великолепия духа.
Микроавтобус ушел. Повар с Барыльченко курили на крылечке и о чем-то разговаривали. Наверное, о профессиональных тайнах поварского искусства. Сутулый молодой солдат упал в траву под забором, положив голову на живот собаки.
Солнце поднималось к зениту.
— До вечера ничего интересного не предвидится. Пойдем в огород, разомнемся.
Они успели покопаться в грядках, помыться и пообедать. В пятнадцать сорок две мимо проплыли три мощные машины — серый «Мерседес» с притемненными стеклами и два черных «Вольво». Машины остановились у дачи. Один из солдат затолкал собак в сетчатый вольер, другой распахнул железные ворота. Машины нырнули во двор и выстроились в ряд перед крыльцом. Акопов вел съемку на видео, включив сильный направленный микрофон, а Людмила подстраховывала фотокамерой. Прибывшие на иномарках люди частью носили цивильные пиджаки, а частью легкомысленные курточки, но Акопов знал, кто в каком звании…
— Вот это сюрприз! — воскликнул он. — Мила, немедленно свяжись с базой, скажи, что прибыл Упрямый.
Генерал Ткачев, командующий Отдельной армией, смотрел в самый объектив и вытирал платком бритую голову.
— Хорошо тут, — услышал Акопов высокий резкий голос командарма. — Тихо…
— Тихо, — согласился остановившийся рядом Антюфеев. — Воздух чистый. И от Москвы недалеко, самое главное.
— Черт бы ее побрал, эту Москву! — раздраженно сказал командарм. — Ненавижу!
— Господь с тобой, Геннадий Анатольевич! Чем же она тебе так не по нраву, столица наша матушка?
— Потому что в ней не осталось москвичей! Осталась только сволочь. Толстозадая, ленивая сволочь! Ничего… Почистим. Почистим! Ладно. Значит, Вадим Степанович, поживу тут у тебя.
— Да на здоровье, Геннадий Анатольевич, дорогой. Хоть год живи.
— Год… Не надо так далеко загадывать, дружище. Я ведь суеверный.
Между тем пустые машины вновь вырулили на дорогу. Антюфеев с Ткачевым и полковником Устряловым, жирным заместителем командарма по тылу, с другими гостями отправились осматривать парник, баню и прочие дачные достопримечательности. Другая группа экскурсантов шла за ними на почтительном расстоянии. Состояла она из молчаливых плечистых ребят, приехавших вместе с командармом. Вскоре группа рассредоточилась по двору, затаившись в самых укромных углах. А один появился на балкончике и устроился в старом выгоревшем кресле. Акопов задумался. По прямой до носа охранника было не более ста метров. Когда солнце повернет на закат, его лучи отразятся в объективах. И если охранник достаточно наблюдателен…
Зажегся вызов.
— Значит, прибыл наш общий друг? — Акопов узнал голос генерала Савостьянова. — Долго он там задержится?
— Несколько дней, судя по всему, у нас есть.
— Несколько дней… И то хлеб. В связи с усложнением ситуации, полагаю, необходимо выслать к тебе еще двух человек. Чтобы наблюдать круглосуточно.
— Лучше не надо, — сказал Акопов, следя в телеобъектив за охранником на балконе. — Их сразу же засекут. Много — не значит хорошо. Сами управимся…
Солнце прошло сквозь кроны генеральских сосен и теперь плескалось далеко в озере. Вечерело.
