Я наблюдал за ним, этим работорговцем, пиратом, вором и убийцей. Мне казалось, что в нем воплотились все самые мерзкие черты, присущие человеку. Я чувствовал, как меня все сильнее захлестывает отвращение к нему, отвращение и непреодолимая ненависть.
— Ничего подобного, — сказал я ему. Он посмотрел на меня с безграничным удивлением.
— Ты этого не сделаешь, — добавил я, обнажая меч.
— Она моя, — заявил Сурбус, — и я волен поступать с ней так, как захочу.
— Сурбус часто уничтожает таким образом тех женщин, которыми он остался недоволен, — подтвердил хозяин таверны.
Я с ног до головы оглядел их обоих.
— Она принадлежит мне, — настойчиво повторил Сурбус.
— Bерно, — согласился хозяин таверны. — Ты сам, чужестранец, только что был свидетелем ее продажи. Теперь она является его собственностью и он волен распоряжаться ею по своему усмотрению.
— Эта девчонка — моя, — в голосе Сурбуса начало проявляться раздражение. — Какое право ты имеешь вмешиваться?
— Основное право каждого живущего в Порт-Каре, — ответил я, — поступать так, как ему хочется.
Сурбус отшвырнул от себя девушку и привычным движением обнажил меч.
— Ты глупец, чужестранец, — вынес свою оценку моим действиям владелец таверны. — Ведь это же Сурбус, один из лучших фехтовальщиков Порт-Кара.
Несмотря на замечание хозяина таверны, наш поединок с лучшим фехтовальщиком Порт-Кара оказался на удивление коротким.
После первого же выпада я вытащил из-под ребер своего противника глубоко вошедшее туда лезвие моего меча и оттолкнул от себя тело, неподвижно распростершееся на полу.
Владелец трактира смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
— Кто ты? — наконец выдавил он из себя.
— Я Боcк, — ответил я. — С воскcких болот.
Присутствующие, те, кого смог разбудить наш громкий спор и его продолжение на мечах, поднялись из-за столов и теперь смотрели на меня с не меньшим изумлением, чем владелец таверны.
Держа меч в руке, я обвел их вопросительным взглядом, заглянув каждому в лицо, но никто из них не принял мой вызов.
Тогда я оторвал кусок туники у лежащего у моих ног Сурбуса, обтер меч и вложил его в ножны.
Из груди поверженного мной противника с глухим хрипом вырвалось едва слышное дыхание, на губах запеклась кровавая пена. Я знал, что жить ему осталось считанные минуты, но не испытывал к нему ни малейшего сострадания или жалости.
Он был для меня вместилищем всех пороков человечества.
Я подошел к рабыне и перерезал стягивающие ее тело веревки. Кандалы, в которых она была, когда подавала мне пату, были сняты, очевидно, пока она находилась в нише, чтобы они не мешали ей ублажать Сурбуса.
Я оглядел зал таверны. Владелец все так же стоял позади прилавка, а посетители не делали никаких попыток на меня напасть, хотя многие из них, вероятно, были из команды самого Сурбуса.
Я посмотрел на их лежащего на полу капитана.
Его глаза, в которых отражалась мучительная боль, были обращены ко мне; рука, судорожно сжатая в кулак, приподнята. Он, казалось, хотел что-то сказать, но у него уже не оставалось на это сил.
Я отвернулся.
Хорошо, что Сурбус умирает. Пусть вместе с ним умрет то зло, что он носил в себе.
Я взглянул на рабыню; да, особой привлекательности в ней не найдешь: костлявая, худое, слишком тонкое лицо, узкие, понуро опущенные плечи. Глаза бесцветные, какого-то водянистого оттенка. Волосы редкие, засаленные. Такая рабыня большой прибыли не принесет.
Тут, к моему удивлению, она опустилась рядом с Сурбусом на колени и приподняла ему голову. Его глаза были так же обращены ко мне. Он снова попытался было что-то сказать.
— Пожалуйста, — обратила ко мне девушка свой умоляющий взгляд.
Я недоумевал. Он — средоточие всех человеческих пороков. Она, скорее всего, просто сумасшедшая. Неужели она не понимает, что он действительно бросил бы ее, связанную, на растерзание уртам?
Его руки снова едва заметным движением протянулись ко мне. Осмысленное выражение в глазах Сурбуса постепенно пропадало. Губы двигались, но не могли произнести ни звука.
— Пожалуйста, у меня не хватит сил, — с прежней мольбой в голосе настаивала девушка.
— Да что он хочет? — с нетерпением спросил я.
Он был отъявленным негодяем, пиратом, работорговцем, вором и убийцей; воплощением всех человеческих пороков. Я не испытывал к нему ничего, кроме отвращения.
— Он хочет увидеть море, — ответила девушка.
Я промолчал.
— Пожалуйста, — повторила она, — у меня не хватит сил.
Я наклонился над умирающим, перебросил его руку себе через плечо, с помощью девушки приподнял его и понес мимо кухонь, по узким лестницам на крышу здания. Она оказалась довольно пологой, и мы смогли подойти к самому ее краю, поддерживая за руки истекающего кровью, умирающего Сурбуса.
Утро было серым и холодным, но заря уже начинала заниматься.
Мы терпеливо ждали.
И рассвет наконец пришел. Солнечные лучи заскользили по рассыпанным в небе облакам, пробежали по городским стенам, вырвались из-за крыш зданий Порт-Кара, сияющей волной обрушились на воды Тамберского пролива и веселой рябью заиграли на морской глади блистательной Тассы.
Рука Сурбуса соскользнула с плеча девушки и потянулась ко мне. Я посмотрел на него. Он слабо кивнул. Глаза его уже не казались наполненными болью. Губы Сурбуса шевельнулись, но он тут же закашлялся, из горла хлынула кровь, голова его опрокинулась набок, и внезапно потяжелевшее тело безвольно повисло у нас на плечах.
Мы опустили его на крышу.
— Что он сказал? — спросил я. Девушка улыбнулась.
— Он поблагодарил вас, — ответила она. — Сказал: «Спасибо».
Я стоял, не в силах отвести глаз от сверкающей в лучах солнца блистательной Тассы.
— Люди Порт-Кара настолько любят море? — спросил я.
— Да, — ответила она. — Очень любят. Я посмотрел на нее.
— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовался я. — Куда пойдешь?
— Не знаю, — пожала она плечами. — Опять пойду к хозяину таверны.
Я протянул руку и коснулся ее щеки.
— Тебе не стоит возвращаться, — сказал я. — Пошли со мной.
У нее на глазах заблестели слезы.
— Спасибо, — едва слышно пробормотала она.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Лума, — ответила девушка.
Мы спустились с крыши.
В кухнях меня поджидал хозяин таверны.
— Сурбус мертв, — сказал я ему. Он кивнул.
Тело его, я знал, будет опущено в канал, и воды вынесут его в море.
— Ключ, — указал я ему на ошейник Лумы.
Владелец таверны принес ключ и снял с девушки ошейник.
Она с заметным удивлением провела рукой по горлу, впервые, очевидно, за многие годы не стягиваемому жесткой полоской металла.
Когда нужно будет, я куплю ей другой ошейник, с соответствующей надписью о том, кому она принадлежит.
Мы вышли из кухни и, едва оказавшись в центральном зале таверны, остановились.
Здесь, поджидая меня, стояли семьдесят-восемьдесят вооруженных мужчин. Все — матросы Порт-Кара. Многих из них я узнал. Прошлым вечером они были здесь вместе с Сурбусом.
Я отстранил от себя девчонку и обнажил меч.
Вперед вышел высокий худощавый человек, довольно молодой, но с обветренным солеными ветрами, изборожденным морщинами лицом. У него были серые глаза и большие грубые ладони.
— Я Таб, — представился он, — первый помощник Сурбуса.
Я молча наблюдал за ним.
— Ты дал ему в последний раз увидеть море? — спросил Таб.
— Да, — ответил я.
— Значит, ты наш человек, — сказал он.
Глава десятая. СОВЕТ КАПИТАНОВ
Я занял свое место в зале, где обычно проходили заседания Совета капитанов Порт-Кара.
Приближалась к концу Первая переходная стрелка, следующая за месяцем енкара, начинающимся в день весеннего равноденствия, отмечающего в Порт-Каре, как и в большинстве гори-анских городов, начало нового года. По летосчислению Ара наступивший год был 10120-м. Я находился в Порт-Каре уже почти семь горианских месяцев.
Никто не выступил против того, чтобы я занял место Сурбуса. Его люди сами выдвинули меня.
И вот я, тот, кто некогда был Тэрлом Кэботом, воином из Ко-ро-ба, заседал теперь в составе Совета капитанов наравне с пиратами и торговой олигархией этого мрачного, зловещего города, настоящего бедствия для блистательной Тассы.
Вся власть в Порт-Каре фактически находилась в руках Совета.
Номинально над Советом стояли пять убаров города — Чанг, Этеокль, Нигель, Сулиус Максимус и Генрис Севариус, — каждый из которых отказывался признать законность и правомочность власти своих соперников.
Являясь одновременно капитанами, убары автоматически входили в состав Совета, где их места были представлены пятью, как правило, пустовавшими тронами, обращенными к расположенным полукругом креслам, на которых восседали сами капитаны. От имени каждого убара выступал его заместитель, писец, стул которого находился позади трона представляемого им убара. Сами же убары редко появлялись на заседаниях Совета, опасаясь предательского нападения наемников своих конкурентов.
