С другой стороны, импорт, резко удорожая продукцию, запускал процесс вымывания из оборота дешевой российской продукции, которой становилось невыгодно торговать и которая отторгалась поэтому рыночно ориентированной и в целом монополизированной торговлей. Это вымывание лишало российского производителя средств и как минимум останавливало его развитие.
В результате у населения (работавшего в основном именно у производителя, ориентированного на внутренний рынок) не оказывалось денег, чтобы купить дорогую продукцию, а дешевой попросту не было. В обществе стала стремительно расти социальная напряженность, которая многократно усугублялась из-за проблем и социально-психологических комплексов, связанных с уходом Советского Союза из Восточной Европы и внутренним разложением.
На это накладывалось широкое распространение материального стимулирования при сохранении системы централизованного распределения натуральных ресурсов как основы политической власти. Результатом стал переизбыток наличных денег на потребительском рынке и его разрушение еще и по этой причине (при введении описанной модели с начала 1987 года крах потребительского рынка, по тогдашним оценкам экономистов, наступил уже к ноябрю того же года).
Принципиально важно, что при этом государство вообще практически никак не сопротивлялось деструктивным тенденциям, так как немедленного обогащения жаждало подавляющее большинство образующих его элементов. В результате советская экономика рухнула, разорвав страну и похоронив под своими обломками и обрушивший ее вследствие своей неконтролируемой жадности класс присваивающих чиновников – партийно-хозяйственной номенклатуры.
Тут уже было не до высоких технологий – и, в частности, не до космоса.
Возник вакуум власти, на фоне которого наиболее массовыми и одновременно прибыльными видами бизнеса на всех уровнях стали торговля и валютные операции. Социальная структура общества оказалась не просто разрушена, а размолота в пыль. Люди, которые в этих условиях держались «на гребне волны» и, зарабатывая колоссальные капиталы (хотя для многих из них это было уже не «первоначальное накопление»), успевали думать о будущем общественном устройстве и имели возможность влиять на него, не просто хотели новых денег. Они уже понимали, что получение все новых и новых денег – это не результат, а процесс, и, в отличие от предшествовавшей им партхозноменклатуры, осознанно хотели их зарабатывать.
Для этого требовалось прежде всего владеть заводами, оставшимися от советской власти и в то время, как правило, несмотря на неумолимо нараставшую разруху, в целом еще достаточно успешно функционировавшими.
Желание владеть заводами было наиболее осознанным у директоров, которые и так управляли ими, однако так или иначе этого хотели все заработавшие значительные суммы легких денег и понимавшие, что возможности мгновенного обогащения будут в конце концов исчерпаны, – от комсомольских активистов, использовавших возможности ВЛКСМ для развития своих кооперативов, до удачливых фарцовщиков и бывших цеховиков.
Политики-демократы, взгромоздившиеся, как обезьяны на мачту, на вершину дрожавшей и раскачивавшейся административно-управленческой пирамиды, отчаянно нуждались в поддержке бизнеса и с радостью пошли навстречу.
Главная цель ваучерной приватизации, как это было открыто и с торжеством признано впоследствии, заключалась прежде всего в выполнении желаний директоров (на следующем историческом витке заклейменных «красными», но тогда еще являвшихся политическими союзниками неожиданно для себя оказавшихся у власти демократов) и передаче управляемых ими заводов в их собственность.
Надежды на то, что это придаст директорам дополнительную мотивацию, которая будет способствовать стабилизации производств и минимизации последствий их стихийного перехода с прекратившего существование централизованного планирования на, как тогда говорили, «рыночные рельсы», безусловно, имели место. Однако они не только не оправдались (так как выросшие под госплановским зонтиком директора в целом оказались не приспособленными к реалиям «дикого рынка» и стали разворовывать переданные им заводы просто от бессилия), но и с самого начала были для авторов ваучерной приватизации не более чем сопутствующим мотивом, второстепенным аргументом.
Однако победившие в 1991 году демократы с радостью пошли навстречу бизнесу[13] не только в вопросе о владении государственными заводами, но и практически во всех остальных вопросах социально-экономической политики. Ведь их власть была исключительно слаба, государственный аппарат частью разрушен, а частью враждебен, и они остро нуждались в любой поддержке – особенно со стороны бизнеса, который мог дать деньги, необходимые как для политической деятельности, так и для личного обогащения реформаторов.
В результате относительно сложные мероприятия, способствующие развитию страны и поддержанию уровня жизни, были, с одной стороны, непосильны реформаторам как минимум по организационным причинам (а часто еще и по интеллектуальным). С другой же стороны, объективно сдерживая развитие спекулятивного бизнеса, эти мероприятия грозили поссорить власть с ее единственной относительно надежной социальной опорой. Да и в целом сама их направленность опасно приближалась к практике только что уничтоженной советской власти и потому была для абсолютного большинства реформаторов (значительная часть которых была идеологизирована до невменяемости) политически неприемлемой.
Все это обусловило последовательное проведение исключительно идеологизированной, жестокой и неадекватной социально-экономической политики, вызвавшей разрушительный политический кризис. Именно этот кризис в конечном итоге и покончил с демократией в России как системой, при которой государство в наибольшей степени учитывает (или стремится учитывать) настроения и интересы населения, а последнее способно принудить его к исполнению своих обязанностей.
Сегодняшняя российская государственность полностью сложилась именно в ходе расстрела Белого дома в октябре 1993 года, когда силовые структуры окончательно подчинились президенту и повязали себя кровью.
Но главное заключается в другом: в силу указанных особенностей своей политики российское государство сложилось без народа и помимо народа. В результате оно осталось с бизнесом, причем с бизнесом в первую очередь спекулятивным по своему происхождению и генезису – один на один и уже в силу этого обстоятельства было обречено на полную и вопиющую неэффективность.
Безумная, безудержная раздача льгот (в том числе по импорту и использованию бюджетных средств), начавшаяся еще в 1991 году[14], достигла максимального размаха в 1993–1995 годах. При помощи предоставления льгот бизнесу, в то время преимущественно мелкому и среднему и, как правило, полностью спекулятивному, государство пыталось превратить его в устойчивую политическую опору.
Однако уже в преддверии президентских выборов 1996 года и даже раньше – перед парламентскими выборами 1995 года стало ясно, что политическая поддержка спекулянтов и бандитов не просто исключительно дорога, но и смертельно ненадежна.
Необходимо было создать крупный бизнес (которого тогда в стране просто не существовало – крупные корпорации советского времени, министерства и главки оказались разрушены), обладающий политической, финансовой и организационной мощью, достаточной для противодействия настроениям практически всего народа. Одновременно реформаторам надо было надежно привязать этот бизнес к себе, что требовало постоянства его финансовых потоков, их подконтрольности и относительной защищенности.
Решение этой задачи, ощущавшейся в начале 1995 года достаточно широко, предложили сами бизнесмены. Оно заключалось в проведении залоговых аукционов, практически даром предоставлявших бизнесу в собственность крупнейшие и наиболее прибыльные государственные предприятия, обеспечивавшие ему сногсшибательные прибыли и в то же время игравшие большую социальную роль. Из-за последней развал этих предприятий был политически неприемлем для государства, что в условиях того времени относительно надежно защищало их владельцев от любых враждебных действий со стороны его представителей.
Благодаря тому, что установленные сроки возврата залога государством на залоговых аукционах истекали после президентских выборов, в случае смены власти собственность могла быть изъята у новых хозяев практически без затрат со стороны государства, абсолютно легитимно и без какого-либо политического напряжения. В то же время откровенно грабительский характер залоговых аукционов, почти повсеместное нарушение даже весьма примитивных условий их проведения и массовое последующее невыполнение их формальных условий со стороны новых владельцев заводов, при всей легальности сделки делавшие ее гарантированно нелегитимной, надежно обеспечивали лояльность новых собственников реформаторам неограниченно длительное время по завершении президентских выборов 1996 года.
