«Любовь — это болезнь… я пыталась избавиться от этой пагубной привычки, молила небо, но, увы…»
Так Аврора закончила эту эпитафию самой себе.
У Авроры был муж, склонный жить беспечно и поддаваться впечатлениям минуты. Прочитав несколько книг, он вообразил себя писателем. Несколько лет он жил так, словно у него не было ни должности библиотекаря при тюрьме, ни жены. Дебют был запоздалый. В ту пору ему было уже 43 года. Причиной столь позднего рождения гения была лень и сонливость. Он просто плыл по течению и был известен как автор чувствительных драм, поставленных на сцене тюремного театра. Смерть жены послужила ему предостережением, а ее записка дала случай стать скандально известным. Роман гения, который начинался с представления действующих лиц и описания их родословной, отнесли к области саг или произвольной поэзии. И хотя большую часть романа написала Аврора, гений был вполне уверен в своем авторстве. Став известным, он сблизился с властью города, что не следовало делать. К власти опасно приближаться. Можно привести немало устрашающих примеров и соображений на этот счет.
Всеобщее восхищение романом гения повергло мэра города в озлобленное уныние. Мэр сам писал гармонической прозой. Он навел справки у секретаря, но ничего дурного о гении не услышал, как не услышал и особых похвал.
Секретарь мэра был холост, не глуп, обладал кое-какими знаниями и даже приличными манерами. Говорил он по записке, невнятно, к тому же речь его прерывалась кашлем, напоминающим смех. Бросалось в глаза, что текст записки противоречил действительному и возможному положению вещей, и не раз ставил в тупик самого автора.
Секретарь умолк, запутавшись в противоречиях и остерегаясь сообщить что-нибудь такое, что могло бы его скомпрометировать.
Мэр ждал от секретаря невесть чего, все поднимал брови в ожидании, но, увы. Ему оставалось только преклоняться и благоговеть перед изощренной утонченностью гения.
Однако услышав о трагедии гения, которую секретарь представил как комедию в одном действии, мэр невольно вздрогнул. У него даже мурашки пробежали по спине.
«Вот и мотив…» — подумал он…
Ночью за стаканом вина, к которому мэр имел с некоторых пор некоторое пристрастие, что бросалось в глаза, он переписал финал поэмы, прекрасный и страшный одновременно, когда в дверь поскребся секретарь.
— Вы не спите… ну и ночь… буря бушует… все нижние улицы города затопило… есть жертвы…
— Как это все не вовремя… хочешь выпить?.. нет?.. ну так я выпью… все равно уже ничего не изменишь… слишком поздно… у тебя что-то еще?..
Секретарь сообщил мэру, что его дочь от первого брака повесилась.
— От кого ты это узнал?..
— От адвоката…
— Он не мог ошибиться?..
— Нет…
Остаток ночи мэр не спал. Заснул он, когда уже светало. Его сон был составлен из многочисленных сцен, в большинстве из которых он блуждал по городу в поисках дочери и проливал слезы. Мэр был чувствителен. В молодости многие женщины добивались связи с ним. Одно время он даже вынужден был скрываться от преследования властей. Он не попал в руки палача и умер свободным, как и жил, чтобы начать жить заново под другим именем, иной трудовой книжкой и иным по облику…
Утром мэр направился к руинам женского монастыря.
Руины были зловещим местом, особенно ночью, они заставляли трепетать прохожих от мрачных предчувствий.
Мэр стоял и смотрел, не решаясь войти в полуразрушенный портик входа. Колонны и стены представлялись ему искаженными, деформированными, готовыми обрушиться.
Увидев, что какая-то женщина в обличье монахини разглядывает его с неприличным бесстыдством, мэр смутился и ушел…
Ночью мэр вернулся к руинам. Он вошел в портик входа, повернул налево, потом направо и наткнулся на женщину, которая невольно прильнула к нему.
Он отстранился. В чертах лица женщины, в ее улыбке было что-то знакомое.
Женщина исчезла в лабиринте сводчатых проходов и переходов.
— Постойте!.. — воскликнул мэр и устремился за ней.
Его остановил странный подземный гул, глухой, неясный.
Потом воцарилось молчание и ожидание, вызывающее трепет.
Осыпались камни.
Услышав стоны и рыдания, возбуждающие и страх, и любопытство, мэр попытался открыть дверь, которая никуда не открывалась, и очнулся.
— Так это был сон… — пробормотал мэр, нелепо озираясь, и пытаясь понять, где он.
Ночь мэр провел в слезах и объятиях примадонны, женщины предусмотрительной и искушенной. Она знала несколько языков, в том числе и латынь, но весьма поверхностно. Высказывалась она очень скромно и кратко. От ее изящной лаконичности мэр испытывал изумление, и даже какое-то смятение…
* * *
Против гения и его книги было возбуждено судебное преследование.
Гения арестовали, а его книгу, наделавшую столько шума, возбудившую любопытство и разбудившую воображение читателей, публично сожгли.
Обгорелые листы взлетали в воздух. Толпа, нетерпеливо взирающая на зрелище, ловила их, чтобы доставить себе запретное удовольствие, передавали из рук в руки, а порой и присваивали.
В тюрьме гений пал духом. На него находили приступы меланхолии или неудержимого веселия. Иногда он что-то писал. Это были стихи, но радости они не приносили.
Однажды ночью провидение устроило потоп. Вода обрушилась на тюрьму, подмыла стену. Стена заколебалась и рухнула. Многие заключенные погибли под обломками и в водоворотах, а те, кто выжил, отчаянными воплями и криками пытались оживить мертвых.
Они сошли с ума и уже не осознавали происходящего.
Потоп породил слухи с ужасающими и достоверными подробностями.
Проповедники говорили о небесной каре, философы отыскивали свои причины.
Гений упоминался среди лиц, погибших в водах потопа. Он стал мифической личностью. Он то умирал, то возвращался и приносил известия с того света. Говорили, что это он проклял город.
Опасность угрожала и соседним городам, что трудно было представить с несомненной определенностью, хотя бедствия были описаны гением очень подробно, почти документально…
* * *
Испытав во сне утрату и скорбь, писатель очнулся.
Ночной мрак постепенно рассеивался, открывая унылый ландшафт с руинами женского монастыря, ставшего обиталищем сов и призраков, которые блуждали в мрачных проходах и анфиладах. Шаги их глухо повторялись эхом, отзывались отголосками в сводах.
Повсюду видны были обломки капителей, пилястр, карнизов, заросших травой.
— Унылый пейзаж… — заговорил незнакомец в плаще. Лицо у него было сухощавое, бледное, вытянутое, глаза впалые, губы тонкие, нервные. — Что за книгу вы читали вслух?..
— Это роман анонимного автора без начала и конца… я пытаюсь дописать его…
— Роман напоминает мне книгу скорбных песнопений…
— Вам не понравился роман?..
— Справедливость требует признать, что местами роман очень хорош…
— В нем еще нет финальной сцены…
— Расскажите, о чем роман?..
— Когда-то в этих руинах обитала блаженная… она была невестой бога и человека… оба они искали ее руки… предпочтение, которое она оказала одному, сделало их обоих несчастными… человек покончил с собой… жил он в крайней нищете и скудости… смерть извлекла его из несчастий… за терзания и терпение он получил место на небе…
Писатель умолк, задумался.
Иногда из темноты полуразрушенных коридоров и келий доносились стоны и вздохи ветра.
На стенах под плесенью и копотью проглядывали печальные бледные лики святых, вырастали их тонкие изящно очерченные фигуры.
Редкие прохожие, представив все ужасы и прелести этой могилы, спешили пройти мимо.
— Продолжайте… что же вы замолчали…
— Вам понравилось начало?..
— Увертюра была довольно мрачная… и, как я понимаю, из нее вырастает не менее мрачная история…
— Семь дней лил дождь, наполняя пустые коридоры шумом… небо оплакивало человека…
— А что случилось с блаженной?..
— Она удавилась… и породила эпидемию самоубийств в городе… самоубийства даже вошли в моду… горожане убивали себя из любви к потусторонней жизни… — писатель принужденно улыбнулся и сел на обломок капители.
Он как будто заснул и во сне сидел не на обломке капители, а на скамье подсудимых. Он сидел и разглядывал статую богини правосудия, меч которой был покрыт ржавчиной и едва ли отвечал своему назначению.
Писателя обвиняли в причастности к убийству дочери мэра. Мотивом была ревность.
На суде писатель заявил, что он не убийца, а жертва любви. В качестве доказательства своей невиновности он представил свой роман и посмертную записку блаженной.
Высокий суд с любопытством выслушал заявление писателя.
Сочувствие писателя к блаженной вызвало вначале подозрение, потом удивление, что, впрочем, никак не отразилось на приговоре.
