Булава ударила почти в упор – всадники, разминувшись, поворачивают коней.
Снова сходятся, несутся, выставив копья. В последний миг перед столкновением до кривича доходит, что противник как-то по-странному держит своё копьё – не так, как он, отведя руку назад на всю длину для удара, ладонью вверх, а притиснув копьё к боку согнутой в локте рукою.
Достать копьём до щита с Соколом и Яргой у Рогволода не выходит.
От столкновения избела-серый конь русина встаёт на дыбы, его владелец запрокидывается в странно высоком седле назад – кажется, вот-вот вылетит…
Но одно дело «кажется» и «вот-вот».
И совсем другое, когда тебя по щеке плетью вытягивает длинная щепка от того, что только что было твоим щитом, и рядом с глазом, совсем рядом, проходит неправдоподобно громадное гранёное жало, так что ты успеваешь увидеть даже узор на гранях. И неведомая сила, будто котёнка-проныру со стола за шкирку, сдергивает тебя со спины валящегося на бок мохнатого скакуна и, пару раз перевернув в воздухе, от души прикладывает оземь…
Под новый громовой лязг и такое же железное «Рррусь!».
Лучше б это случилось поближе к Карачуну. Там сугробы выше и падать мягче.
Краем помутневшего сознания, норовящего ускользнуть, скинуть обладателя во тьму, зацепляется за визг разъярённого Шэраня, вскочившего на ноги, и гулкое насмешливое ржание чужого скакуна.
Копыта-молоты бьют землю рядом, огибают по кругу.
– Будешь драться или признаешь себя побеждённым?
Даже раньше, чем окончательно убедился, что руки и ноги на месте и слушаются – хотя голова и гудит медным котлом, – Рогволод растягивает рот в широкой ухмылке:
– Размечтался, русин…
Левой рукою шевелить больно – нет, не в самой руке, но в боку стреляет болью на каждое резкое движение. Пальцы на ремне щита – на ремне того, что от щита осталось – сгибаются туго. Но на ноги встать удаётся.
– Крикни своим, чтобы принесли щит, – плохо, проморгал, когда русин спешился. Стоит в полудюжине шагов. А, точно… щит.
– Щит! – каркнул, как ворона.
От старого осталось немного. Помятый умбон и половина деревянной основы. От троих белых волков, бежавших вокруг умбона по черному полю, осталось два – и то если считать скопом, потому что от одного волка осталась голова с грудью и передними лапами, а от второго – хвост, задняя лапа и то, откуда они растут…
Голова, меж тем, гудеть перестает мало-помалу. И в глазах яснеет, и стоящий напротив русин уже не думает зыбиться и двоиться. Ха! Ещё повоюем…
Двое дружинников-сверстников подволакивают кругляш щита взамен тех остатков, что Рогволод сбрасывает себе под ноги.
Князь-кривич продевает руку в ремни, украдкой снова шевеля пальцами. Гнутся, но плохо, и половину вовсе не чувствует…
Русин в отдалении наблюдает за ним, даже не поведя глазом на принесших князю щит и отбежавших в сторону кривичей.
Ему торопиться не надо. Это не его сдернуло с коня и прокатило по земле. И не у него немеет пясть на ремне щита.
А вот Рогволоду нужно торопиться. Сколько ни жди, боль в боку не уймётся, немота в руке не сойдёт – а вот последние силы уйти могут.
Рогволод сомкнул пальцы правой руки на черене меча. С шелестом вытянул его из окованного устья на волю. Поверх края щита ухмыльнулся и подмигнул русину. Тот в ответ поднял перед собою щит и зашагал навстречу.
Двинулся вперёд и полочанин.
Пелена облаков над головами смоленских горожан и ратников двух ратей тем временем расползалась, словно не только Даждьбог-Солнце, но и само Небо решило разглядеть происходящее получше.
Рогволод задавил вдруг начавшую подниматься откуда-то изнутри темной холодной водою тоску, предчувствие неизбежного поражения, худшего, чем просто гибель, и мутные мысли о том, что зря он ввязался в этот поединок, зря не бросил дружину в битву, пусть безнадежную – но грозившую все же всего лишь гибелью, а не бесславьем плена.
Нельзя сейчас думать об этом.
Нельзя!
Два войска и смоляне со стен глядели, как кружит вокруг поворачивающегося вслед за ним русина кривич, как волк-одиночка вокруг неторопливо разворачивающегося к нему рогами тура. Раз за разом наскакивает – только чтоб снова отлететь в сторону.
Но и для «тура» поединок вовсе не был игрою. Натиск юного поджарого «волка», отчаянный, яростный, не раз и не два заставлял его более зрелого противника пошатнуться, отступить на шаг-другой. Отметин на щитах у обоих соперников было где-то вровень.
Однако же вылетевшему из седла кривичу приходилось хуже. Не все из наблюдавших за поединком замечали это, но русин, опытный воин, видел, что щит в левой руке Рогволода всё сильнее отвисал и всё больше сил требовалось полочанину, чтобы отводить им удары.
Поединок переломился – и закончился в один миг. Русин разом перешёл от обороны в нападение. Киевский меч блеснул на солнце – и Рогволод, под грохот русского оружия о красные щиты, под отчаянный горестный крик, взлетевший над ратью полочан, зашатался и повалился в истоптанный снег.
Но голос, раздавшийся вслед за этим, прозвучал не из уст русина, вставшего над поверженным противником. Голос этот, принадлежавший не мужчине и даже не отроку, раздался в тылу рогволодовой рати:
– Полочане, ваш князь проиграл! Оружие наземь!
Крикнувший – а вернее сказать, крикнувшая – стояла перед стенами Смоленска, и стояла не одна. Пока войско Полотеска следило за поединком своего князя, смоляне выпустили через дальние ворота своё войско, впереди которого и сидела на гнедой кобылке девушка в шлеме и просторном ярком плаще. Двое отроков прикрывали её щитами.
Стоявшие в задних рядах малодоспешные, оказавшись ближе всех к копьям смоленского городового полка, поспешно загремели о землю дубинками и сулицами. Но воины передних рядов полочанской рати, оглядываясь затравленными хищниками, не торопились следовать их примеру.
– Таков был уговор между мною и вашим князем, полочане, – раздался над полем зычный голос русина-вождя. – Сложите оружие!
– Полочане твоими рабами не будут, русин! – закричал кто-то молодой и отчаянный из рядов проигравшего – это уже всем было видно и ясно – войска.
– Ты перепутал меня с Итиль-каганом? – теперь голос вождя русинов звучал весело. – Мне не нужны рабы. Мне нужны воины. О том и был договор с вашим князем!
Ощетинившиеся было копья обвисли, приспустились поднявшиеся почти к кромкам шлемов щиты полочан и варягов. Гомон слышался из конных отрядов – там разумеющие славянскую речь растолковывали землякам, о чем сказал русин в золоченом шеломе. И вот уже многие из воинов Рогволода вкладывают в ножны мечи, затыкают топорища боевых секир в ременчатые петли на поясах, перекидывают щиты за спину, а снятые шлемы поднимают на древках копий.
Многие, но не все.
– Мы не станем служить тому, кто убил нашего князя! – звучит всё тот же молодой голос.
– Князь ваш жив! – откликается вождь русинов, переглянувшись с одноглазым, подошедшим и присевшим над поверженным кривичем. – Помогите отнести его в Смоленск, и если у вас есть с собою лекари – шлите выхаживать его.
Рогволод очнулся.
Потрескивали угли в лушнике. Вместе с ними потрескивала и голова – но терпимо, надвое расседаться не собиралась. Пошевелил руками, ногами – цел. На левой, щитовой, ноге – лубок, ребра туго спеленуты, на лбу – влажная тряпица. Одежды нет, до шеи прикрыт косматым медведном.
На лавке напротив сидит молодой парень в стеганке-поддоспешнике незнакомого покроя, но меч, на который опирается, – киевской ковки. Узколицый, как русин. Но не русин. Даже в мерцании лушника видно, что тыльные стороны ладоней – без знаменитых русских наколок, да и голова, остриженная в кружок, а не обритая вокруг длинной пряди на темени, о чём-то да говорит.
В плену?
Какой-то странный плен… или русины решили взять за него выкуп? Ну… удачи, что ещё скажешь – вряд ли вече Полотеска будет щедро на выкуп за молодого князя, только в том году пришедшего из-за моря в свою волость и в первом же походе так бездарно проигравшего.
Тут князь понимает, что сидящий на лавке не спит и смотрит на него. Мелькает запоздалая мысль – не выдавать, что проснулся – и пропадает. Поздно, страж уже заметил.
Голорукий встаёт на ноги.
– Очнулся? Добро, сейчас княгиню позову…
Княгиню? Какую княгиню, почему княгиню?
– Постой… – приподнимает руку, лежащую поверх медведна, Рогволод. – Ты ведь не русин?
Голорукий хмыкает. Мол, молодец, глаза есть, а дальше-то что?
– А кто? – допытывается князь.
– Вятич, – хмуро отзывается страж.
– Вятич… – да, он слышал об этом народе, даннике Хазарии, соседе самых восточных выселок кривичей. – Слушай, что с моими людьми? И я тут кто – пленник?
– Князь всё скажет, – вятич поворачивается к двери. Экий молчун.
– Погоди. Князь скажет. А я с тобой поговорить хочу.
– Я – гридин. Больше, чем князь, не скажу, – хмурится вятич.
