– Которая вдобавок окажется тою самою яхонтовой чашей, которую князь Сарандиба преподнес Гаруну аль-Рашиду, – поддакнул Соломон, шипя от возбуждения беззубой стороной рта. – Сарацины чтут Иисуса как великого пророка, они сначала нашли эту чашу, потом Гарун преподнес ее Пресвитеру...
– Чудненько, – сказал Поэт. – Чаша выступит провозвестием грядущего отвоевания тех стран, кои у мавров обретаются в несправедливом узилище. Готова мотивировка для захвата Иерусалима!
Было решено разрабатывать именно эту линию. Абдул сумел вынести под покровом ночи из скриптория Сен-Вик-торского аббатства ценный пергамент, ни разу не чищенный. Дело стояло только за печатью, которая придала бы письму вполне царский вид. В комнате, рассчитанной на двоих, около шаткого стола сгрудились шестеро, и Баудолино, прикрывая глаза, как под наитием, диктовал. Абдул писал под его диктовку. Почерк Абдула, приобретенный им в заморских христианских землях, мог сойти за манеру пишущего латиницей восточного мудреца. Прежде чем приступить к работе, желая пуще изощрить изобретательность и ум участников, он предложил было прикончить имевшийся в посудине зеленый мед. Но Баудолино отсек это предложение. При подобном деле, сказал Баудолино, требуется трезвость.
Прежде всего встал вопрос, не пристал ли Пресвитеру адамический язык, или уж на худой конец греческий, однако было принято решение, что такой монарх, как Иоанн, имеет обширную секретарскую службу, в которую входят специалисты по всем языкам, и затевая переписку с Фридрихом, они избирают для него язык латинский. Еще и потому, ввернул Баудолино, что письмо призвано удивить и убедить римского папу и всех венценосцев крещеного мира, а следовательно, должно звучать как можно доходчивее для них.
Начали писать.
"Пресвитер Иоанн, всемогуществом Божиим и властью Владыки нашего Иисуса Христа царь царей, владыка владык, желает Фридриху, Святому и Римскому императору, здравствовать и благоденствовать силой крестною, Бо-жией милостию и помощью...
...Было возвещено нашему величеству, что ты сильно уважаешь наше превосходительство и что достигло до тебя известие о нашей славе. Также узнали мы от наших спроведчиков, что ты желал направить нам нечто приятное и занимательное, на забаву нашего миролюбия. Благосклонно примем твой дар, и посредством нашего поверенного посылаем тебе знак наших щедрот, желая знать, есть ли у тебя общая с нами истинная вера и придерживаешься ли ты во всех делах Иисуса Христа? От широты нашей милостыни: изъяви, что тебе в удовольствие, изъяви нам, в знак принятия нашего дара и в знак твоего благорасположения. Прими от нас..."
– Погодите, – сказал Абдул. – Вот тут-то Пресвитер и подарит Фридриху Братину!
– Да! – – ответил Баудолино. – Но эти два разгильдяя, Борон с Гийотом, никак не могут объяснить нам, что она такое!
– Слишком много слышали, слишком много видели, всего не упомнят... Я же говорил, что полезно было бы им принять медку. Порастрясти мысли...
Абдул был явно прав. Диктующий Баудолино и пишущий Абдул, конечно, могли подогреваться только вином. Но вот что касается свидетелей (они же источники откровений), в их-то случае зеленый мед мог только поспособствовать процессу. Поэтому через несколько минут Борон, Гийот (ошарашенный новыми для себя ощущениями) и Поэт, который к зеленому меду за эти дни основательно приохотился, сидели на полу со слабоумными улыбками, застывшими на лицах, и бредили, подобно юношам-затворникам Алоадина.
– О да, – грезил Гийот, – громаднейшая зала, факелы освещают эту залу неописуемым блистаньем. О да, паж несет копье белизны невыразимой, и белая поверхность отражает пламя очага. С острия копья стекает капля крови, опускается пажу на руку... Являются два других пажа с подсвечниками червонного золота, на каждом подсвечнике горит не менее десяти свечей. Пажи прекрасны... О, вот и дева, входит дева, несущая Братину, по залу расплывается бесподобная лучезарность. Свечи тускнеют, как луна, как звезды при восхождении солнца. Братина состоит из чистейшего золота на свете, изузоренного самыми редкими в природе перлами, богатейшими из всех сущих и под водами и в земле... Входит еще одна дева, эта с серебряным подносом...
– Ну а злополучная Братина, опишешь ты ее, в конце концов? – простонал Поэт.
– Я ее не вижу. Вижу лишь испускаемое ею сияние...
– Ты видишь испускаемое сияние, – вмешался Борон, – а я вижу кое-что вдобавок. Факелы озаряют зал... Да. Но вот раздается сильный гром, ужасное содрогание, как будто рушится весь замок. Нисходит непроглядная темень... Да. Но вот сейчас луч солнца освещает палату, он светит всемеро сильнее, нежели все предыдущие свечи. Это вносят святую Братину под белобархатной оболокой, и при ее вносе палата проникается благовониями всех известных зелий. Обнося той Братиною стол, рыцари видят, что в обычных посудах, пребывавших на столе, появились многоразличные кушанья...
– Да как же она выглядит, проклятущая? – выходил из себя Поэт.
– Не богохульствуй. Братина как братина.
– А откуда это известно? Она же накрыта белым бархатом?
– Откуда надо, оттуда известно, – огрызнулся Борон. – Мне так рассказывали.
– Да пропади ты пропадом на вечные времена и провались ты к чертовой матери! Тебе организуют видение, а ты-то в ответ на это! Мямлишь, что тебе когда-то рассказывали, вместо того чтобы видеть образы! Ты хуже этого придурка Иезекииля, который не умел описать, что увидел! Ты как жиды, которые никогда не обращают внимания на то, что видят! У жидов принято обращать внимание только на слова, и все тут!
– Прошу тебя, сквернослов, – вскричал тут Соломон, – опамятуйся, если не ради меня, то ради Библии, она свята и для вас, ненавистные святогоны!
– Замолчите, прошу вас обоих, – успокаивал Баудолино. – Слушай лучше меня, Борон. Думается, Братина – это стакан, в котором Господь освящал вино. Потому что как мог Иосиф Аримафейский сцеживать туда подреберную кровь с распятия, ежели после снятия с креста наш Спаситель был уже не жив, а мертв, а мертвецы, как известно, крови не источают?
– Даже и по смерти Христос был вполне способен явить чудо.
– Братина не простой стакан, – упирался Гийот, – ибо тот, кто рассказал мне повесть о Фейрефице, добавил, что речь шла о камне, свалившемся с неба, lapis ex coelis, то есть Братину выточили на земле из этого небесного камня.
– Почему тогда не из наконечника копья, которым было прободено ребро Спасителя? – упирался Поэт. – Разве не от тебя мы слышали, что паж внес напоенное кровью копье? Вот и я вижу не одного, а даже троих пажей с копьем, изливающим потоки священной крови... Вижу мужа, одетого прелатом, с крестом в руке, несомого на седалище четырьмя ангелами, ангелы восставляют седалище пред серебряным столом, на который возложено копье... Входит пара дев, пара несет поднос, там отрубленная голова мужчины, голова залита кровью. Прелат служит над копьем, вынимает просфору, и в просфоре проявляется образ младенца! Копье – колдовская вещь, и оно знак власти, потому что символ силы!
– Нет, нет, с копья стекают капли крови и попадают именно в Братину, в подверждение чуда, которое я вам описывал, – протестовал Борон. – Все так несложно... – Но тут им овладела улыбчивость.
– Удовлетворимся этим, – безутешно качнул головой Баудолино. – Бог с ней, с Братиной. Займемся остальными вопросами.
– Друзья мои, – Рабби Соломон говорил небрежно, с равнодушием иудея, которого святая реликвия никак не впечатляла. – С какой бы стати Пресвитер вдруг начал дарить незнакомым людям такие ценные вещи? По-моему, это неправдоподобно. Вдобавок, читая письмо, адресат может попросить гонца предъявить ему волшебный подарок. Наконец, не исключено, что рассказы Гийота и Борона бытуют где-нибудь себе независимо от нас, а следовательно, достаточно намека... имеющие уши услышат! Не пишите «Братина», не пишите «Грааль», не пишите «Сангреаль», употребите какое-нибудь промежуточное слово. В Торе никогда наиважнейшие понятия не именуются буквально. Они всегда обозначаются опосредованным тайным образом, предоставляя читателю постепенно расшифровывать то, что Всевышний, Благословенный Святой, Он Творец, предрасположил открыться только перед самым скончанием времян.
Баудолино тогда сказал:
– Ладно, пусть посылает какой-нибудь ларчик, сундучок, коробку, ковчег, напишем: accipe istam veram arcam, прими сие вместилище истины...
– Недурно, – оценил Рабби Соломон. – Такая фраза и скрывает и в то же время приоткрывает... приоткрывает бездну возможных толкований...
Вернулись к прерванному сочинению.
"Буде возжаждешь прийти в наши вотчины, возвысим и удостоим тебя пред нашим и двором и домом и дадим насладиться нашими роскошами. Из оных, изобилующих в нашей собственности, сможешь почерпнуть для себя, пожелай ты воротиться в собственную державу. Памятуй о Новейших, николиже не согреши".
