— Погоди… — осторожно предупредил ее муж. — Во-первых, не волнуйся, а во-вторых, не надо так.
— А как?.. Как надо? Да, я прямо, открытым текстом. И как можно таким дураком быть в двадцать пять лет? Ну, в семнадцать любовь, первая женщина — понимаю. Но в двадцать пять… с дымом, с пеплом!..
— Я думаю, ты кое-что упрощаешь. Ведь он ничего не говорил про Катю.
— А мне не нужны слова. Я женщина, мать, я и так поняла. Ведь прежде он там жил, и все в порядке, отдыхал. Потом дед помер — тоскливо… И тут все началось. Какие-то намеки, уклончивые ответы по телефону. Туда и сейчас невозможно дозвониться, — объяснила она сыну. — Не слышно ничего. Я ему кричу: «В чем дело?! Ты с ума сошел!» А он свое: «Я буду здесь, мне хорошо». Хорошо да хорошо, заладил одно: хорошо. Я понимаю, что за этим «хорошо» кроется.
— Ладно, — остановил ее муж. — Не волнуйся. Приедем, все объяснится. А то телефонные разговоры, недомолвки, телеграммы. Успокойся.
— И молчи? — язвительно спросила жена.
— Почему? Любуйся пейзажами вслух.
Выехали за город. Открылась глазу просторная зимняя степь, высокая синева неба. Белая степь, мохнатые от инея придорожные клены да вязки. Но в душе матери не было покоя.
2
Светало поздно, и потому просыпался он в темноте. Просыпался и слушал, как шумит озеро. Вечером он засыпал под его мерный, баюкающий гул, а теперь, поутру, что-то бодрящее слышалось в шуме волн.
На этой неделе озеро должно было замерзнуть. Хрусткие закраины уже какой день тянулись от берегов. И каждое утро, просыпаясь, Алексей ждал тишины. Но было ветрено, и озеро не сдавалось.
Он поднялся, поставил на плитку чайник и вышел во двор. Смутно белел снег. От озера ветер нес теплую пресноту воды и острый дух молодого льда. Пока Алексей делал зарядку и умывался, чайник уже кипел.
Алексей завтракал в тихом доме и глядел в черное окно. Оно выходило к озеру, но лишь под самым окошком лежало на снегу желтое пятно света, а дальше — темь. И озеро гудело под ветром. Ветер был северный и обещал скорую стужу. Но уже какой день хорошо брал крупный, необычно красивый окунь — с черной спиной и алыми плавниками. Ловить его было заманчиво.
Но все это потом, днем, теперь же пора было в школу.
Хутор уже проснулся, светил окнами домов в ненастном ноябрьском утре. Из катуха подала о себе весть негромким ржанием кобыла Тамарка, словно спрашивая молодого хозяина, не забыл ли он о ней. Но Алексей уже приготовил болтушку и, пока лошадь пила, надергал и принес сена.
Старый хозяин в последние годы, ноги свои пожаливая, ездил по делам на тачанке. Молодой — ходил пешком. Путь был недалек: школа глядела желтыми окнами с Поповского бугра.
А за двором, через улицу, светил цигаркою дед Прокофий, старый хуторской коваль. Он недавно оставил кузню, долго спать не мог и в урочный час выходил к воротам.
— Здорово ночевал, дед Прокофий! — приветствовал его Алексей.
— Слава богу, Алеша.
Они здоровались за руку, недолго беседовали.
— Не просыпаешь? — спрашивал дед.
— Привык.
— Это неплохо. Поздняя птичка, говорят, только глаза продирает, а у ранней уже нос в табаке, — смеялся он и спрашивал каждый день: — Как там мой?
У Алексея, в восьмом классе, учился один из внуков деда Прокофия.
— Молодец. Вчера хорошо отвечал, — хвалил Алексей.
Дед Прокофий покряхтывал.
— Ты его крепче держи. Чуть чего — за ухи. Скажи, дед Прокофий велел, а то сам придет.
— А он нас и вдвоем оттягает, — смеялся Алексей. — Детина вырос…
— Атаманец… — соглашался дед.
Хлопнула дверь хаты, выпуская на волю еще одного ученика, первоклассника Витьку. Обычно он со ступенек сбегал и по улице мчал споро. А нынче шел спокойно и важно.
— При новом платье… — похвастался дед. — А как же!
В утренних сумерках, но Алексей разглядел долгополую одежку с воротником — в такой не разбежишься. И мальчик шагал неторопливо.
А в школе уже было шумно.
Прозвенел звонок. И покатились уроки, один за другим. Но сегодня Алексей кончил рано и заспешил домой. Хотелось порыбачить. На дворе разведрилось, и сосед Василий Андреевич мог не выдержать и уехать один.
Сбежав со школьных ступенек, Алексей чуть было не наткнулся на… живое пальто. Да, это было серое пальто с воротником. И оно осторожно двигалось по земле. Висели пустые рукава, воротник торчал, полы загребали снег. Алексей остановился удивленный, присвистнул.
— Что это?
На свист и вопрос пальто не ответило, лишь что-то внутри его шмыгнуло, засопело, шевельнулся воротник, и показалось личико соседа-первоклассника, Прокофьева внука.
— Витек, ты?
— Я.
— Новое пальто?
— Новое.
— Ну и пальто, — восхитился Алексей. — Кто его покупал?
— Мамка.
— Она его на себя, что ли, мерила, — попенял Алексей. Мальчишка еле двигался, и Алексей сыскал в просторном рукаве его руку и повел, ругая в душе деревенские обычаи брать одежду на долгий вырост.
Дед Прокофий их встретил, ужаснулся:
— Это Виктор?
— А то кто ж…
— Еш-твою… Таиса! Тайка!! — криком звал он сноху, а та когда прибежала, указал на утонувшего в пальто внука: — Это чего?!
Молодуха изумленно всплеснула руками:
— Господи! — И вдруг поняла: — Это они с Васькой Кривошеиным поменялись. Маруся со мной брала. А тот дылдак как натянул…
— Я думал, на вырост… — смеялся Алексей.
— Да ну… Господи! Как дошло дите…
Они посмеялись все вместе. И Алексей побежал к себе. По дому и двору, затапливая печь, согревая еду, лошадь обихаживая, кабана и птицу, Алексей носился стрелою, носился и соседу кричал:
— Василий Андреич! Ты живой? Поехали порыбалим! Подергаем окушков, собирайся!
Сосед, Василий Андреевич, старик-пенсионер, тоже из учителей, откликнулся сразу. Откликнулся и к Алексею в хату зашел.
— Поехали? — сказал Алексей. — Давай собираться.
Василий Андреевич переминался с ноги на ногу, вздыхал.
— Евгения Павловна… Дрова, говорит, пилить…
На этой неделе соседям привезли два дубка, и они лежали у двора.
Алексей мигом прикинул и сказал:
— Два часа рыбалим, потом пилим. Понял? Успеем.
— Да Евгения Павловна… — покачал головой сосед. — Ты бы ей сам…
— Приду. Сейчас пообедаю и договорюсь. Собирайся. Окуневые блесны, светлые. Нынче все же сумеречно.
Старик сразу оживел:
— Я мигом. А ты — Евгении Павловне, а то она меня…
— Давай! — махнул рукой Алексей, и старик исчез за дверью.
Печка гудела, разгораясь. Алексей засыпал угля, доел и стал собираться. И уже одетый по-рыбачьему, в высоких, по бедра резиновых сапогах, пошел к соседу.
Соседова жена, круглолицая, низенькая, пухлая старушка, Алексея жаловала. Но теперь, когда он вошел в дом в рыбацком наряде, она все поняла и страдальчески сморщилась.
— Алеша, — попросила она, — не бери моего, пусть дрова пилит. Перед соседями стыдно. Неделю дубки лежат.
Василий Андреевич, потаясь, выглядывал из боковой каморки.
Смеясь и радуясь доброй старости своих соседей, Алексей сказал:
— Евгения Павловна, вы мне верите?
— Верю.
— Два часа рыбачим, — показал он для убедительности на пальцах, — потом пилим. Я свою пилу беру. И в две пилы мы за час все сделаем. Договорились? Ведь последние дни. Озеро завтра встанет. Ухи охота. Два часа! — не убирал он пальцы. — И дрова все будут попилены. Верите мне?
— Ну, пусть едет, — махнула рукой Евгения Павловна. — Только одевайся… — повернулась она к мужу.
А у того уже все было готово: он ухватил рюкзачок, а в другую руку — громыхающий брезентовый плащ. Выкатились на крыльцо, беззвучно посмеиваясь.
Озеро пахнуло им в лицо стылой свежестью, напоминая о себе, и они враз посерьезнели, заспешили вниз, к воде, к лодке.
3
Вернулись засветло. В затишке Акимовского затона у камышей, как и полагали, окунь брал хорошо. Нечасто, но крупный, мерной, с алыми плавниками, словно горящими от ледяной зимней воды.
Вернулись с рыбой, домой заходить не стали.
— Хозяйка! — крикнул Алексей у крыльца. — Принимай улов!
А из дома неожиданно вышла не Евгения Павловна, а внучка ее, Катя. Вышла и сразу запунцовела от ветра и радости, зубы ее белели, и сияли глаза.
— Чего шумишь? — спросила она.
— Ты откуда? — удивленно проговорил Алексей.
— От верблюда. — И тут же объяснила: — Я лишь на сегодня, а утром уеду. С фельдшерицей.
Как отрадно было глядеть на нее, хорошеликую, в ладном платье. Так и хотелось по светлой головке погладить. Но гладить Алексей, конечно, не стал, лишь тронул руку, рыбу передавая, и сказал:
— Держи. — И добавил тише: — Спасибо, что приехала.
Этого она и ждала, ради этого сюда и летела. И если бы Алексей не сказал этих слов, она бы их все равно прочитала: в лице, в глазах. Но он даже сказал, и Катя так была счастлива, что слезы подступили. Она их скрыла и побежала в дом.