Он приехал в этот южный город, чтобы обручиться с девушкой, которую никогда не видел. По слухам, она была необыкновенно прекрасна. Это его не особенно радовало — его мать тоже была красавицей и при этом сукой из сук. Дорфарианка, покрывавшая свою кожу белилами. Зачем? Чтобы отличаться от прочих висских женщин? Или по какой-то тайной причине, связанной с ним самим? Так или иначе, это лишний раз проворачивало нож в его ранах.
Из окна дворца он видел снег, ложащийся на город, тоже белый.
По городу ходят люди Равнин. Несмотря на все его распоряжения, на все указы. Даже на жестокость.
Затянутая в перчатку и украшенная кольцами, его рука лежала в проеме окна. Достаточно снять большое кольцо с изуродованного мизинца, чтобы разглядеть все, как есть. Правая рука — обнаженная, правильной формы, гладкая и очень темная — подкралась к левой. Снять перчатку и взглянуть… Нет, не стоит — он знал все с самого детства, с первого сознательного часа. Он вспомнил, что лишь однажды, в Корамвисе, долго рассматривал обнаженную левую руку в свете светильника. Тогда собственная рука показалась ему удивительной вещью, почти произведением искусства — она была как будто серебряная, ее покрывала точеная чешуя, испорченная только у запястья, где чешуйки вкривь и вкось легли на старые шрамы, словно серебряные монетки, уложенные рядами внахлест. Чешуя дракона, не змеи. Не змеиное проклятье, наложенное на него Анакир, богиней Равнин…
В дверь постучали. Женщина, хозяйка его девиц для удовольствия. Он приказал ей привести ту, которую взяли солдаты — Равнинную тварь.
Дверь снова открылась, рабыня исчезла, а вместо нее в комнату втолкнули степнячку.
Он сразу заметил, что та испугана. Отлично. Она слишком боится, чтобы видеть его страх. Он часто замечал этот страх других перед Верховным королем, Повелителем Гроз. Они падали на колени и не видели его собственной дрожи.
Он обратился к ней. Что он сказал? «Так это и есть женщина Равнин? Снимай свои жалкие обноски и покажи мне, какая ты».
Но она лишь стояла, хватаясь за воздух и тяжело дыша.
Он начал говорить с ней, ругать ее, и вдруг понял, что больше не может удерживать себя — его собственный ужас овладел им и обратился к ней. Она боится его руки, этой руки? Что ж, в этом есть справедливость. Порча, наведенная ее проклятым народом, вернется к ней в виде насилия.
Его возбуждала ее белизна, ее кожа, похожая на снег, ее льдистые волосы. Восставший и очарованный, алчущий и нетерпеливый, он притянул ее к себе и положил ей на грудь свою руку, оскверненную чешуей, ощутив, как бьется ее сердце, словно существо, попавшее в сеть. И вдруг биение пропало — под его рукой и губами не было ничего. Она умерла, совсем умерла. Он выпустил ее и смотрел, как она лежит на полу. Ребенок. Мертвый ребенок.
Он медленно опустился на колени, склонился над ней, желая, чтобы она ожила, чтобы это оказалась не смерть, а всего лишь обморок. Он гладил ее по лицу. Он взял ее руки и снова уронил их, затем ударил ее.
Он не хотел ее смерти. Ни в ней, ни в нем не осталось ничего светлого. Он хотел использовать ее. Может быть, не только так, как провозгласил. Только боги, которые его ненавидят, знали, что он хотел сделать на самом деле. Но убить ее — на такое он был не способен.
И это глупо, ибо он не выносит ни одной из ее породы. Он должен быть свободен от них. А эта… одной меньше, только и всего.
— Это всего лишь сон.
Регер вгляделся в смуглое лицо девушки, обрамленное черными волосами и ночью, на фоне пылающего от Звезды океана.
— Да, — кивнул он. — Только сон.
Но Велва все еще лежала сверху, изучая его широко распахнутыми глазами.
— Что с тобой? — спросил он.
— Равнинная ведьма, — прошептала она так, что он едва расслышал. — Ты все время говорил — «женщина Равнин, женщина Равнин».
Блеснула красная молния, отразившись в глади южного моря.
— Нет, я говорил только «Велва», — Регер перевернул девушку и поцелуями заставил ее умолкнуть.
Приподняв ее, он позволил оседлать себя, помогая ей своей силой, пока она не застонала от пронзительного наслаждения. Но пока тело изгибалось в волнах упоения, его сознание витало далеко. Его сознание было в дворцовых залах Корамвиса и Лин-Абиссы, глядя глазами Амрека, Верховного короля всего Виса, жившего более ста тридцати лет назад.
Катемвал завтракал во внутреннем садике дома на улице Драгоценных Камней. В водоеме плавали ручные водяные птицы и хватали упавшие крошки.
Когда вслед за рабом появилась обласканная солнцем фигура Регера, старик испытал острейшую радость. Герой пришел к своему создателю… Их встречи случались нечасто, но значили много больше, чем простые знаки внимания, которые Лидиец оказывал товарищам по мечу, городской знати, хозяевам таверн, толпе.
«Я все еще являюсь для него мерилом истины, — подумал Катемвал. — И он это знает. Вот он, здесь, с вопросом, готовым слететь с губ. Он спрашивал меня о самых разных вещах — давно, много лет назад, когда я рассказывал ему легенды и истории о своих путешествиях и других землях. Элисаар — его земля, он никогда не уедет отсюда и не захочет этого. Но мое сознание — это его библиотека. Мы будем биться с таддрийцами, тебе приходилось бывать в Таддре? Мне предложили упряжных животных из Дорфара, как ты думаешь, чего они стоят?»
— Садись, ешь и пей, — пригласил Катемвал. — И спрашивай меня.
— Что, так заметно? — усмехнулся Регер. С его плаща сыпался морской песок. Он оделся для вечерней трапезы, но провел время на берегу.
— Безусловно, не принцесса, — заметил Катемвал.
Регер бросил взгляд на песок, который пытались клевать водяные птицы. Он взял маленькое печенье, покрошил его птицам, и те принялись хватать крошки, грациозно изгибая синие радужные шеи.
— Нет, не принцесса. С морем было что-то странное. На рассвете, когда мы возвращались к портовой стене, прибой отступил так далеко, как я никогда не видел. Паре кораблей за бухтой пришлось нелегко, они разгружались в страшной спешке. Она испугалась моря, сказала, что может случиться плохое. Ты же знаешь, какими порой бывают девушки.
— Помню.
— А рыбаки бегали по пляжу, размахивая руками. В грязи осталась куча рыбы. Они говорили, что Рорна замучила жажда, и он выпил море.
— Воды вокруг Элисаара всегда были со странностями. Легенда гласит, что они текут к преисподней — Эарлу, Всемертвию. Потом торговцы начали заплывать все дальше в земли белых людей, и Эарл вроде бы убрал свои ловушки. Но можно встретить моряков, плавающих на юго-запад, чьи волосы стали седыми, и рыбаков, которые ходят на лов к берегам Ханассора — соль Эарла выбелила их кожу, а может быть, и разъела мозги. В ночь Огненных скачек все вокруг тряслось. Земля дрожала, море тоже выделывало непонятные вещи. Но ты хотел расспросить меня не об этом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
