Такие слова звучали в темноте, или, может быть, таким образом слышали их студенты из Ирака, а потом началась лекция. На них обрушился поток зрительных образов, которые демонстрировали через проектор так быстро, что не было времени составить о них какое-то мнение. Вероятно, сначала студенты должны были просто глотать кадры, о природе которых ничего не знали, и этот поток обрушивался на них день за днем, неделя за неделей. Закутанные в темноту, как в пальто, они начали постепенно понимать, что перед их глазами мелькает бесконечный ряд странных зданий, точнее, планы целых городов. На первый взгляд и при столь быстром выхватывании из мрака нельзя было определить, то ли это архитектурные планы еще несуществующих зданий, то ли фотографии давно разрушенных поселений, от которых остались лишь основания. Но на самом деле это было неважно. Долгое время показ не сопровождался никакими комментариями, кроме рутинных замечаний Богдановича о том, что демонстрируется очень древний материал, которому от тысячи до нескольких тысяч лет…
Отдыхая от лекций по архитектуре, студенты из Ирака и их любовница не скучали. Их пятнистые собаки били хвостами по стульям, волосы Тии Мбо меняли запах, как только она начинала говорить на родном амхарском языке, и она выглядела более мудрой, когда говорила не на амхарском, а на только что выученном сербском языке. Левой рукой она делала на столе чертежи, а правой ногой в то же самое время под столом без единой ошибки записывала что-то в тетради. Она готовила еду ради своего удовольствия, солила пищу так, как будто солит всю комнату, утверждала, что в одно время с ней то же самое блюдо готовит где-то в Аддис-Абебе и ее мать, и будила своих любовников, когда чувствовала, что на них нападает сон под названием «Зевгар». Кроме этого сна и богатства, вытекавшего из нефтяных скважин, Терме-зи и Абу Хамид унаследовали от своих отцов и одну шахматную партию, которую в их семье играло уже третье поколение, каждый год летом, по одному ходу с каждой стороны в каждый Рамадан. Сейчас как раз приближалось это время, ноги болели, оттого что росла вторая в этом году трава; братья оставили все дела, сели за стол и принялись день и ночь обдумывать два своих хода.
– Вот докуда я допрыгался, прыгая со святого места на святое место! – причитал во время игры Абу Хамид.
– Иногда мне кажется, – говорил в ответ Ибн Язид Термези, – что дни и ночи располагаются в моем прошлом не в том порядке, в каком они приходят ко мне. Все мои прошлые ночи сливаются в памяти со всеми другими прошлыми ночами, а все дни соединяются с днями, как если посмотреть на шахматную доску наискось и соединить все черные поля с черными, а белые с белыми. Наверное, можно увидеть прошлое только с точки зрения королевы или слона: соединив наискось дни или ночи в тот или другой ряд. Настоящее же с его последовательностью дней и ночей видится из перспективы короля, ладьи и пешек. Причем король, ладья и пешка не видят ничего, кроме настоящего. Королева же видит и настоящее, она единственная фигура с двойным зрением. А будущее видит только конь, он способен видеть настоящее на две трети, а будущее на одну треть своего кругозора… К сожалению, мы не кони…
– К счастью, вы не кони, а то бы вы знали, что с вами случится, – отзывалась Тия Мбо, которая сидела и, не отрывая глаз, смотрела на свой бокал. У нее были прекрасные зеленые глаза и ресницы, которыми она задевала брови; говорили, что именно глаза, а не язык выдают ее мысли. У нее был бокал из зеленого хрусталя цвета ее глаз, и она любила сидеть, пить из этого бокала и разглядывать его, держа в руке или поставив на стол. Бокал ей подарили еще в детстве, и это зеленое стекло, которое освещало ей мрак, так же как светлячки освещают ночь путнику, было единственной вещью, которую Мбо привезла с собой из Восточной Африки. Мулатка Мбо смотрела в бокал, ее кровь кипела, оскал дымился, прекрасные глаза, всегда готовые любоваться красотой, никогда не моргали. Однажды вечером она подала своим любовникам огромный поднос куриных задков, зажаренных на углях каштанового дерева.
– Иногда, – сказала она, – мне кажется, что мои глаза просто сроднились с этим бокалом, мой взгляд быстрее всего и легче всего отдыхает, когда останавливается на нем, его зеленый цвет сливается с зеленым цветом моих глаз, он словно стал моим другом… Бывают моменты, когда стекло как будто бы хочет о чем-то мне рассказать; знают ли ваши кони, что это значит?
Иногда сводные братья звали Тию играть с ними в шахматы, но она отказывалась. Она всегда говорила, что на этой доске с людьми играют злые духи, но их увидеть нельзя.
– Как это нельзя увидеть? – спрашивал ее Термези.
– А так, – отвечала она ему, – возьми черную фигуру – и увидишь, что под черной краской у нее белая душа дерева, из которого она сделана. Я хочу сказать, что совершенно неважно, как делятся фигуры снаружи: все они, и черные и белые, на самом деле внутри наполовину белые, наполовину черные и борьба между черными и белыми идет внутри каждой из них, а не снаружи. И на эту внутреннюю борьбу не могут повлиять ходы, которые вы обдумываете. В игре участвуют не только два враждующих войска. Участвует и поле, по которому они ходят. Как только они оказываются на черном поле, черное в белых и черное в черных фигурах, то есть злые духи в людях и злые духи в злых духах черпают силу с этой темной поверхности, из этого мрачного основания. И наоборот, как только они оказываются на белом поле, к ним снизу приходит помощь и поддержка тому светлому, что есть в людях и в злых духах, участвующих в партии. Так что сражаются не только светлые и темные тайны их сущности, но и земля под их ногами. Как же можете вы вашими жалкими ходами повлиять на исход событий? К чему играть в игру, в которой вы никто и ничто?
2
Листья в городе меняли цвет, осень уселась в тарелки и ложки, Тия Мбо привыкала к холоду, готовилась к снегу, заливала на зиму вином виноградные гроздья, чтобы, начиная с весны, подавать к столу свежий виноград. Занятия Богдана Богдановича изменили ритм. Кадры на экране сменялись медленнее, зрителям удавалось разглядеть детали; сходства и различия указывали на то, что все планы фундаментов зданий делятся на несколько семейств. И тогда преподаватель дал первое задание. Надо было выбрать одно из этих семейств и в дальнейшем сосредоточить на нем внимание. И вот вокруг определенных знаков стали формироваться определенные группы студентов. Все то, что демонстрировалось в течение многих недель, теперь предстало перед ними как множество древнейших урбанистических схем, на основании которых требовалось реконструировать древний город и жизнь древнего поселения. Каждая группа, изучив выбранные планы, должна была воссоздать город, его обычаи, здания, транспортные пути, религию, общественное устройство и политические условия жизни – все, вплоть до языка, музыки и других особенностей. И группы взялись за дело. Они работали не над проектами зданий, а над проектом целого утопического города, исходя из тех предположений, которые сделали сами на основании полученных планов.
«Это дьявольски трудно», – думали сначала студенты Богдана Богдановича, мучительно пытаясь распознать на полученных древних планах храм, городскую площадь, пристань или другие постройки поселения. Иногда они просили преподавателя помочь им и дать какие-то объяснения, но он отказывался и всегда отвечал одно и то же:
– Лучше все узнать сразу, чем постепенно. Лучше, например, выучить две вещи вместе, а не по очереди. Два таких знания нельзя даже сравнить друг с другом. Впрочем, еще лучше – выучить не две, а три вещи сразу, именно сразу, а не поочередно. Но человеку трудно выучить одновременно более двух вещей, хотя человек – это единственное существо, которое умеет обратить в мысль съеденный хлеб с сыром.
Тут студенты заметили, что не понимают слов преподавателя, а Тия Мбо засмеялась и сказала, что все это очень просто, а потом привела такой пример:
– У тебя есть муж, и ты узнаешь, что он тебе изменяет, – это значит изучить одну вещь. У тебя есть муж, и ты узнаешь, что он тебе изменяет с твоей сестрой, – это значит выучить две вещи сразу. У тебя есть муж, и ты узнаешь, что он тебе изменяет с твоим братом, – это значит выучить три или даже четыре вещи одновременно.
Студенты смеялись таким примерам, чувствовали себя странно, ходили среди смеха своих товарищей, как ходят по лесу или на ветру, и продолжали блуждать по своим чертежам. Именно тогда, когда все выбирали себе группы, произошла неожиданная вещь. Два студента из Ирака оказались в одной группе, а Тия Мбо – в другой. Им едва удалось уговорить ее перейти к ним в группу, где, по правде говоря, кроме них самих, никого и не было. Она пришла со своим зеленым бокалом, зелеными глазами и с карандашами в бокале, и работа началась. Они выбрали ceбе архитектурный лексикон, который состоял из знаков странной остроугольной формы, в их комплекте планов бросались в глаза колоннады с треугольными капителями, серповидные пустые пространства и параллельные друг другу продолговатые дворы. И не успели они начать работать, как столкнулись с тем, что означает выучить две вещи сразу, а не две вещи по очереди. Один студент случайно сделал открытие и объявил о нем всем. Знаки, которые они рассматривали в течение месяца, вовсе не были планами строительных сооружений, это были сильно увеличенные буквы древнейших азбук, начиная с иерогли-фов и кончая греческой скорописью и глаголицей. Взятые отдельно и увеличенные, эти буквенные знаки действительно выглядели как планы зданий, и процесс преподавания Богдана Богдановича должен был показать, как в азбуке определенной культуры обнаруживает себя ее архитектурный язык и то, что этим языком написано. Преподаватель умышленно все сказал об этом заранее, но теперь его студентам уже некуда было деваться: они по привычке воспринимали буквенные знаки как планы построек…
