Ни один такой вечер не обходился без медленных танцев, которые страшили и завораживали всех старшеклассников. В тот день в актовом зале под ногами шуршали обрывки мишуры и серпантина, оставшиеся от утренника для начальных классов. Лара не танцевала, она сидела на ступеньках сцены и напряженно следила за скачущей в ритме оглушительной музыки толпой. То и дело мелькание стробоскопа выбеливало зал, она замечала веселящихся подруг – Лиля осталась дома. Те махали ей рукой, стараясь затащить в свой круг. Но Лара отрицательно качала головой, и девчонки на какое-то время отставали.
И вот наступил момент икс. Объявили белый танец. Танцпол тут же опустел, все присутствующие словно прилипли к стенам, с любопытством и опаской поглядывая по сторонам. Только не Лара. Она легко соскользнула со ступеньки и направилась к Антону. Их разделяла пропасть: два года разницы, наполненное музыкой и взглядами пространство актового зала, Ларина неуверенность и ее осознание того, что через полгода он закончит школу и исчезнет и сейчас последний шанс что-то изменить. Она перешла эту пропасть, мягко постукивая каблучками по конфетти. И увела его танцевать.
Внутри все замирало от сомнений и восторга. Она никогда еще не испытывала этого. Она чувствовала его разгоряченное тело, и дыхание, пахнущее распитым с пацанами в кабинете труда коньяком, и ревнивые взгляды девочек, которые – не осмелились. А она осмелилась, и это кружило ей голову.
А потом он начал мямлить. Это был первый в их жизни разговор, официально они даже не были знакомы, и первое, что он сообщил ей, что у него есть девушка, и она будет недовольна, и ей не стоило его приглашать, ведь все смотрят… Лара не сразу поняла, о чем он толкует. Ведь это просто танец, ничего больше. Она не успела сказать ему ни слова, а он все бормотал что-то, оправдываясь, и вблизи его дымка оказалась смесью палевого отчаяния и тревоги цвета индиго. Ларе вдруг стало смешно и грустно. И когда танец кончился, она была рада уйти, ускользнуть с вечера и никогда не думать больше об Антоне. К ночи о ее поступке доложили Лиле, и недоверчивое восхищение в глазах старшей сестры быстро залатало эту первую любовную царапину.
– После окончания школы я видела его всего раз, у метро. Он нес упаковки с пиццей, и у него была кепка с логотипом пиццерии. Смотрелось на нем все это великолепие так себе! – улыбнулась Лара. Об особенностях своего цветного зрения она по ходу рассказа умолчала. – Меня он, кажется, не узнал.
– И теперь ты считаешь его глупцом, недостойным своего внимания, – подытожил Егор насмешливо. Лара вспыхнула, застигнутая врасплох:
– Вовсе нет!
– О да. Это слышно по твоему голосу. Но с другой стороны… Если бы он донес ту же мысль, но другими словами… Не уязвляя твоего женского самолюбия… Сама посуди – лучший парень школы. Лет семнадцать всего – а верность подруге хранить умел уже тогда! Сопротивляться искушению… Это дорогого стоит.
И снова это чувство – будто Егор точно знал, о чем говорит. Не понаслышке, а по собственному опыту. Вместо того чтобы обидеться, Лара взглянула на него с любопытством:
– Ладно, сдаюсь. Кто ты?
– Ты прекрасно знаешь, кто я.
– Нет, я имею в виду… Мне все время кажется, что я тебя не знаю, что мы не знакомы. Все эти годы… Расскажи мне про себя. Сам же говорил, был робким и пугливым ребенком. Боялся тараканов. Что-то же должно было произойти, чтобы ты стал таким? Ты теперь крепкий, уверенный. Правду в глаза режешь. Только не говори, что ходил в секцию бокса, все равно не поверю.
Уголок рта Егора нервно дернулся, то ли усмешка, то ли горечь.
– Я не всегда говорю правду. Только когда она на пользу.
– Сейчас будет на пользу! – самонадеянно заявила Лара.
– Думаешь?
Она выразительно кивнула.
– Я был как все. А потом кое-что случилось, и я пересмотрел взгляды. Стараюсь теперь видеть то, что движет людьми по-настоящему и что заслуживает уважения.
– И что же такого могло произойти?
– Я выиграл свою жизнь в карты, – поделился Егор заговорщицки, и Лара чуть рот не открыла от удивления. Все внутри замерло от предвкушения какого-то большого признания.
Арефьев вернул в магнитолу диск с роком.
– Знаешь… У меня не было братьев и сестер, так что со мной нянчились взрослые, родители и их друзья. Периодически одному из них непременно приходило в голову позабавить меня, подхватить под мышки и раскрутить быстро-быстро, чтобы все вокруг мелькало, как на карусели. Я всегда верещал от восторга. А потом наступил момент, когда кто-то поднял меня под мышки – а мне стало больно. Просто общий вес тела стал такой, что отдельные части, те, что для этого не предназначены, его не выдерживают. А в следующую зиму я не поместился в санках. Этот момент наступает в любой жизни, у любого человека. Просто наступает день, когда подмышкам больно, и это уже навсегда.
– И это изменило тебя? – хмыкнула Лара. – Я ожидала более трагической истории.
– Это я так тебя заманиваю, завлекаю, чтобы любопытство разгорелось хорошенько, – лукаво блеснул глазами Арефьев. – Трагическая будет дальше.
– Я вся одно большое ухо…
– Это уж точно. Давай так: я тебе расскажу, а ты мне потом совершенно честно ответишь на один-единственный вопрос.
– Что за вопрос? – встревожилась Лара. Егор покачал головой:
– Если я сейчас его задам, будет неинтересно. Ну что, договорились?
Лара хорошенько все обдумала. И кивнула.
– Я ведь старше тебя и Лили. Я не про те десять лет, которые разделяют наше появление на свет. Хотя и про них тоже, – прикинул Арефьев. – Эти десять лет в нашей стране была перестройка. Вы тогда были маленькие, а я не очень. Я учился в старших классах. Мы тогда жили не в Москве, в небольшом городе. Впрочем, 500 тысяч человек – это не небольшой, а очень даже приличный размерчик. И мой отец в последние советские годы был председателем горисполкома. Фактически – мэр.
– Ого, я не знала!
– Ого, – согласился Егор. – Я жил как у Христа за пазухой. Мама никогда не работала, числилась только по бумагам в какой-то организации. А потом страна рухнула, и мое счастливое детство накрылось медным тазом.
– Это было так серьезно? – непонимающе сощурилась Лара.
– Для нашей семьи – да. Потому что в один прекрасный день отец взял и выбросился из окна администрации. Аккурат на площадь перед памятником Ленина.
Лара охнула, поспешно прикрыв рот ладонью. Если бы она была за рулем, машина наверняка завихляла бы по дороге, но в руках Егора руль был все так же ровен.
– Мой отец… – Егор подбирал слова. – Он всегда казался сильным. Но такой поступок – это не сила, ну ни капли. Если бы он нас бросил, я бы еще понял. Но это… Он сдался. Бросил, предал самого себя. Мы с мамой остались одни… Я не мог ему этого простить. Начал таскаться по дворам, пил, прогуливал школу, связался с компанией не очень хороших пацанчиков… Не буду углубляться, тебе это ни к чему. Короче, я почти завалил выпускные экзамены и сразу после этого ушел из дома.
– А как же твоя мама?
– Я же сын своего отца! Поступил как он, бросил все, вот такой я молодец. Ночевал в каких-то притонах, дрался, воровал по мелочи. Целый год…
– Год? Ты год бомжевал? – она не могла поверить во все это и пыталась отыскать в лице Егора хоть намек на шутку.
– Ну, на вокзалах я не околачивался, но в общем можно и так назвать. Прохудившиеся кеды, китайские штаны с закосом под «Адидас». Куча знакомых разной степени уголовности… Матери на глаза я старался не попадаться, потому что понимал, конечно, что я ничем не лучше отца, а даже хуже, потому что, когда он помахал нам ручкой, с нею оставался я, а сам я бросил ее уже совсем одну… В общем, мне было все безразлично. Однажды вечером кривая вывела меня в тот кабак. Его тогда «крышевала» одна из местных банд, а меня пару недель назад угораздило нарваться на неприятности с этими грозными ребятами… Все дело, как всегда, упиралось в деньги, у меня – хоть шаром покати, и я задолжал им довольно много. В тот вечер мне было уже нечего терять, живым я оттуда уйти не надеялся. Так что мы с Тулупом – это у них главный был – сели играть. От удачи зависело, уйду ли я домой – или меня застрелят из пистолета через карман малинового пиджака…
– И?.. – затаив дыхание, замерла Лара.
– И… Я же здесь! – беспечно тряхнул головой Егор. – Если ты себе сейчас представила картинку из кино, пиджаки, закрытую комнату, стол с сукном и пятикарточный покер с ройал-флашем… Все было совсем не так. Занюханный бар, запах дешевого алкоголя и перегара, сигаретный дым и борзые, нетрезвые парни с судимостями. Но знаешь, в тот вечер все изменилось, потому что я понял две вещи. Первая: если я живу, дышу, если утром я встаю и вижу, что солнце тоже встало, – это уже неслыханная удача. И не стоит спускать ее в унитаз и сдергивать воду. И вторая: каждый день я могу проиграть. И когда-нибудь я проиграю. И он проиграет. И ты проиграешь. И все проиграют, вопрос только – когда. И раз уж я не знаю ответа, значит… Значит, утром я встаю, вижу, что солнце тоже встало, и понимаю, что удача улыбается мне всеми полутора тысячами своих зубов. В тот же вечер я вернулся домой, и мама плакала. Я ненавидел себя за то, что она плачет из-за меня. Но можно было снова сбежать, чтобы не видеть ее слез, а можно было сделать так, чтобы она больше не плакала. Я выбрал последнее. Завязал со своей гопнической жизнью, поступил в институт. Начал работать. Ты вот презираешь меня за то, что я зарабатываю много денег…
