Прочитал эти строки и задумался. Как точно определены задачи и науки, и практики. Много лет с тех пор прошло, а стали ли эти слова краеугольным камнем сельскохозяйственной науки? Не чаще ли наоборот: кавалерийским наскоком упорно пытаемся делать одно и забываем о другом? О каких тут естественных факторах в комплексе может идти речь!
Бобров учился в школе, когда газеты печатали пространные речи Хрущёва по различным вопросам сельского хозяйства. Речи, речи, речи… И главный стержень – пропавшая система земледелия, и главная культура – кукуруза. Прав Николай Спиридонович – помешались тогда на ней. А сколько людей погубили за строптивость, за желание мыслить самостоятельно, по-другому. За инакомыслие платили люди здоровьем и благополучием, сгорали, как на кострах инквизиции.
Евгений Иванович вернулся к столу, снова углубился в записки. В них чувствуется подавленная грусть, та, с которой рассказывал Николай Спиридонович о своей агрономической одиссее. Размышлял Николай Спиридонович о том, как классики русской агрономической науки определяли меры борьбы за оздоровление русского чернозёма. Главными факторами они считали лес и воду. Регулировать местный сток, сажать лесополосы и леса на водоразделах, на берегах рек и водоёмов, у балок и оврагов, продумать системную обработку склоновых земель, задерживать влагу и особенно снег на полях, создавать пруды и, главное, применять чёрные пары – все эти меры будут способствовать восстановлению правильного водного режима, предотвращать эрозию. Снова приводил Николай Спиридонович цитату из Докучаева, его своеобразную программу, когда тот отправился в Воронежскую губернию, в Каменную степь: «Мы попытаемся реставрировать наши чернозёмные степи – эту общепризнанную житницу России, которая, к величайшему сожалению, оказалась пустой в самое нужное и тяжёлое для нас время…»
Боброву вспомнилось, как проходил он студенческую практику в Каменной степи, на земле, так щедро одарённой талантом Василия Васильевича Докучаева и вот уже девяносто лет радующей богатыми урожаями. Хорошей была та наука, на всю жизнь запомнилась и пригодилась. В прежнем колхозе Бобров и лесополосы за это время посадил вокруг всех полей, и с парами порядок навёл, и главное – навоз до грамма в поле…
Жалко было всё это бросать, когда усилия начали приносить плоды, отдачей награждали за хлопоты.
За время своей практики в Каменной степи Евгений Иванович не раз поражался подвигу учёного. В степи, одно название которой говорит о многом, был создан оазис, модель земледелия для степных районов. Угодья Каменной степи долгие годы не подвергаются опустошительным суховеям и засухам. Будто написал человек на этой земле мудрую книгу. Правда только, немного читателей у неё, а ведь создатели её, сама станция могли бы предостеречь от многих бед.
На земле хозяином должен быть агроном. В высоком понимании этого слова! Не конъюнктурщик, возвеличивающий сегодня одну культуру, а завтра другую, не ретроград, цепляющийся за старое, а истинный хлебороб, человек, заинтересованный в сохранности и приумножении силы земли. Но, к сожалению, больше сегодня агрономов, которые живут по принципу «день прошёл – и слава Богу», не видят дальше своей печки.
Евгений Иванович продолжал читать. Неторопливо рассуждал Николай Спиридонович о значении влаги в получении урожайности, в сохранении плодородия. Как сделать другом хлебороба воду, чтоб не овраги плодить на русских равнинах, а заставить верой и правдой служить урожаю? Регулирование и задерживание стока талых и ливневых вод, к этой мысли приходит автор. И с горькой грустью пишет о Пастушьем, который за десятки лет засунул в свою пасть сорок гектаров плодороднейшей земли.
Писал Николай Спиридонович и о строительстве прудов и водоёмов как регуляторов поверхностного стока и укрепления против эрозии, о снегозадержании, о пахоте по контурам (горизонталям).
Евгений Иванович читал и отмечал для себя, что, наверное, не со всем написанным можно было согласиться. Кое-какие размышления – вчерашний день земледелия, но страстный и бескомпромиссный разговор о всех этих противоречиях как раз и заинтересовал Евгения Ивановича. Радовало, что раскрепостился в этих записях старый агроном и исчез тот шпаргалочный образ мышления, который сегодня присущ многим, когда выходит человек на трибуну и начинает книжные мысли с выкрутасами шпарить по бумажке.
Особенно понравился раздел о лесе. Кудесником величает Белов лес, который не только смиряет и разбивает дикую силу ветра, но накапливает зимой снег в полях, окаймлённых лесными полосами, изменяет плодородие полей, повышает их урожайность. Приводит Белов и такой факт: сегодня некоторые руководители сомневаются – надо или не надо заниматься полезащитным лесоразведением.
Дальше шла система мер, направленных на повышение плодородия. Красным карандашом отчёркнуты в записках слова академика Прянишникова: «Неправильно думать, будто с развитием химической промышленности и широким распространением минеральных удобрений значение навоза должно отходить на задний план, наоборот, с ростом применения минеральных удобрений будет возрастать и количество навоза».
Так почему же в «Восходе» и навоз, и жижа не вывозятся в поле? Был недавно на молочном комплексе Бобров, походил рядом с полями фильтрации и ужаснулся: тысячи тонн удобрений скопились здесь. Бесценное богатство, а люди равнодушно проходят мимо. А сколько минеральных удобрений портится на складах, на железнодорожных станциях?
Самые убедительные доводы приводил Николай Спиридонович в конце записок, сравнивая землю, потерявшую гумус, с колосом без зерна. А ведь сегодня таких полей, которые в начале века имели тринадцать процентов гумуса, а сейчас шесть-семь, – много. С прежним плодородием земли не найдёшь. Приводил Белов и такую грустную статистику по колхозу «Восход»: за последние десять лет от поля получено продукции на шесть с половиной миллионов, а на восстановление плодородия, «здоровья» земли затратили в десять раз меньше. Председатель далеко не бедного колхоза ждёт, как манны небесной, что кто-то за него посадит леса, укрепит овраги, будет бороться с ветровой и водной эрозией.
Есть у нас ещё чувство самоуспокоения, писал Белов, которое вызывается урожайными годами и редкими «хлебными» победами. Оно притупляет внимание к большим проблемам, мешает видеть дальнюю перспективу. А ведь мы в долгу перед своими внуками. Это им мы в наследство передадим землю, как драгоценный дар. Земля, её надо сберечь для поколений, чтобы она верно и безотказно служила и нам, и нашим внукам и правнукам.
В конце приводил Николай Спиридонович снова слова Василия Васильевича Докучаева: «Нужно реставрировать, восстановить природу почв, коль скоро она испорчена неумелыми руками и теперь хлеба страдают от засухи. Восстановите его (чернозёма) зернистую структуру, и он опять будет давать несравнимые урожаи». Мудрые слова, только к кому их обращал Белов в своих записках? К самому себе? Ведь это он в первую очередь должен был заботиться о силе полей!
Евгений Иванович поднялся, заходил по кабинету. Ночь давно легла за окном, дрожащие звёзды колыхались в стекле, и жёлтая луна источала маслянистый свет на притихшую землю. Было уже поздно, но захотелось сейчас же, немедленно пойти к Николаю Спиридоновичу, растолкать старика, расцеловать за откровенные записи, а потом схлестнуться в споре. Разве не мог сравнить Белов дела реальные их колхоза с той мудростью, которую он исповедует и проповедует в своих записках?
Бобров надел плащ, прихватил записки, вышел на улицу. Бодрящий холодок ударил в лицо, остудил кровь. Теперь он мог думать неспешно, шагая по уснувшей сельской улице. А почему он должен спорить с Беловым? Разве тот не имеет права сегодня привести довод в своё оправдание: «Не я эту землю испортил?» Разве он один работал на этой ниве? А механизаторы, руководители, большие и малые, бригадиры – разве у них нет ни вины перед землёй, ни тени сострадания к ней?
Белов быстро отозвался на стук, вышел к Боброву в спортивной куртке и валенках, удивлённо посмотрел на него.
– Не разбудил?
– Да нет, Евгений. У старика какой сон? Что-нибудь случилось?
У Белова был странный вид в этих валенках, и Евгений Иванович поначалу даже испугался. В самом деле, зачем он пришёл? Разве мало забот у старика?
– Нет, нет, Николай Спиридонович, ничего не случилось.
– Ну, проходи, Женя. – Белов, пока вёл через освещённые сени, говорил, не умолкая: – А я слышу, кто-то в двери стучит. На валенки мои внимания не обращай – что-то в последнее время ноги жуют и жуют, может, к дождю? Как считаешь: сейчас дождь нужен?
– Ещё как…
– Ну, вот и я об этом думаю…
Белов провёл Евгения Ивановича в просторную комнату с длинным самодельным шкафом, усадил на диван. Бобров спросил шёпотом:
