Ответом фюрера на прорыв советских танковых бригад в направлении Берлина стал приказ сформировать так называемую дивизию истребителей танков - "Панцерягд"{180}. Это многообещающее название оказалось очередным нацистским блефом. Соединение представляло собой подразделения велосипедистов. Многих его военнослужащих взяли прямо из гитлерюгенда. Каждый велосипедист должен был везти с собой по два фаустпатрона. Предполагалось, что в момент появления советских танков ИС или Т-34 боец должен был спрыгнуть с велосипеда и быть готовым к уничтожению бронированных махин. Следует заметить, что даже японцы не посылали своих камикадзе в бой на велосипедах.
Гиммлер говорил о фаустпатроне как об очередном "чудо-оружии" сродни Фау-2. Он с энтузиазмом повторял, как это будет здорово уничтожать советские танки на близком расстоянии. Тем не менее любой опытный солдат предпочел бы стрелять по бронированным машинам из 88-миллиметрового орудия с расстояния как минимум в полкилометра. Рейхефюрера едва не хватил паралич, когда до него дошли слухи, что фаустпатроны не столь эффективны и могут и не пробить броню вражеского танка. Он относился к такой информации не иначе как к абсолютному вранью{181}.
По мере приближения вражеских войск к столице были замечены приготовления нацистских лидеров к совершению самоубийства. Официальные лица нацистской партии получали разрешение на ношение огнестрельного оружия{182}. Исполнительный директор одной фармацевтической компании сказал Урсуле фон Кардорф, что на предприятии появились "золотые фазаны"{183} и требовали выдачи им яда для нужд рейхсканцелярии.
Гитлер и его окружение теперь окончательно прочувствовали на себе всю жестокость войны, которую они сами и развязали. Не заставило себя ждать и отмщение за недавние казни людей, связанных с июльским заговором против Гитлера. Утром 3 февраля американская авиация произвела неожиданно мощный бомбовый удар по Берлину. Около трех тысяч мирных жителей оказалось убито. Почти полностью были уничтожены редакции многих газет. Сильно пострадало большинство районов столицы. Подверглись бомбежке партийная канцелярия и рейхсканцелярия. Получили серьезные повреждения административное здание гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и помещение Народного суда. Рональд Фрайслер, президент Народного суда, выносивший приговоры подозреваемым в заговоре, был погребен заживо в том самом подвале, где он прятался от авианалета. Эта новость сразу облетела членов германского Сопротивления, однако слухи о том, что эсэсовцы минируют концентрационные лагеря, привели в ужас родственников тех людей, которые еще оставались живыми за колючей проволокой. Их единственной надеждой оставалось теперь предположение, что Гиммлер может держать узников в качестве товара для сделки. В день налета Мартин Борман записал в своем дневнике, что от бомбового удара пострадали новое здание рейхсканцелярии, апартаменты Гитлера, столовая, зимний сад и партийная канцелярия{184}. Его заботили в тот момент только символы нацистского режима. Он ни разу не упомянул о жертвах среди гражданского населения.
Согласно тому же дневнику Бормана, наиболее значительным событием 6 февраля стал день рождения Евы Браун. По-видимому, Гитлер был в прекрасном настроении, наблюдая за тем, как его любовница танцует с другими кавалерами. Затем Борман совещался с Кальтенбруннером. 7 февраля с Гитлером встречался гауляйтер Кох. Очевидно, что он был прощен за то, что сбежал из осажденного Кенигсберга, приказав остальным оборонять город до последнего. Тем же вечером Борман ужинал с четой Фегеляйн. Одним из гостей был Генрих Гиммлер, под которого уже подкапывались сам Борман, Фегеляйн и Кальтенбруннер. Гиммлер не считал нужным отказывать себе в удовольствии оставлять свой командный пункт и ходить в гости, несмотря на угрожающую обстановку в полосе его группы армий. После ужина Борман и Фегеляйн беседовали с Евой Браун. Основной темой разговора стал, очевидно, вопрос о переезде Евы из Берлина, поскольку Гитлер хотел держать ее подальше от опасности. На следующий день она организовала небольшой прощальный вечер для Гитлера, Бормана и Фегеляйнов. 9 февраля она вместе с сестрой Гретл выехала в Берхтесгаден. Гитлер попросил Бормана лично проводить их до вокзала.
В подчинении начальника партийной канцелярии Бормана находились все гауляйтеры. В большинстве случаев именно они запрещали эвакуацию мирных жителей до того момента, пока это распоряжение не становилось уже бесполезным. Но в своем дневнике Борман ни разу не обмолвился о тех страданиях, которые испытали простые немцы, бегущие с востока от советских войск. В случае с беженцами партийные чиновники показали свою полную некомпетентность, хотя в условиях нацистского режима было достаточно сложно определить, где заканчивается элементарная халатность и начинается преступное бездушие. В отчетах по эвакуации беженцев за 10 февраля говорилось о том, что еще порядка восьмисот тысяч человек продолжают оставаться на побережье Балтийского моря{185}. Однако поскольку на поезде или корабле можно перевезти одновременно в среднем не более тысячи человек, то транспортных средств для эвакуации явно не хватало. Естественно, что вопрос о том, чтобы нацистские лидеры предоставили в распоряжение беженцев свои роскошные "специальные поезда", никогда не ставился.
Глава шестая.
Восток и Запад
Утром 2 февраля, в тот самый день, когда началась первая германская контратака против русских плацдармов на Одере, на Мальту прибыл корабль ВМС США "Куинси". Крейсер, на борту которого находился американский президент, величественно пришвартовался в порту столицы Ла-Валлетте. На борт судна поприветствовать президента поднялся Уинстон Черчилль. И хотя сам он не обратил внимания на то, что Рузвельт болен, все окружение премьера было поражено, насколько плохо выглядит американский президент.
Встреча двух лидеров происходила в дружеской, если не сказать в сердечной обстановке. Это отнюдь не успокоило министра иностранных дел Великобритании Антони Идена. Дело в том, что трения между западными союзниками продолжали возрастать с момента их высадки в Северной Франции. С Мальты они должны были лететь в Крым, в Ялту, на встречу с советским руководителем Сталиным. Там им предстояло обсудить послевоенную карту Европы. По этому вопросу между Рузвельтом и Черчиллем имелись противоречия, тогда как Сталин точно знал, чего он хочет. Черчилль и Идеи более всего были обеспокоены решением вопроса о независимости Польши. Президент Рузвельт думал в основном об образовании в послевоенном мире Организации Объединенных Наций.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
