Административные реформы — и прежде всего губернская — улучшили управление. Жалованная грамота дворянству, закрепив за первым сословием освобождение от обязательной службы, не только способствовала укреплению власти дворянства над крепостными, но стала важным шагом по пути создания гражданского общества. Дворянство активно привлекалось к местному управлению. Дворянские собрания с выборными предводителями (что само по себе было большим новшеством) способствовали росту политической культуры правящего класса. Отмена телесных наказаний оказала огромное влияние на воспитание чувства собственного достоинства. Через одно-два поколения дворянство дает таких гениев мировой культуры, как Пушкин. Одновременно с жалованной грамотой дворянству была издана жалованная грамота городам. Гильдейские граждане и мещане были освобождены от тяжелых казенных повинностей; было учреждено городское самоуправление. Вслед за дворянами были освобождены от телесных наказаний купцы первых двух гильдий. За ними последовало духовенство. Правительство и лично императрица выступили за отмену пыток, бывших старым и традиционным средством дознания.
Крайне расстроенные финансы, доставшиеся Екатерине II от предшественников, были приведены в порядок благодаря умному и последовательному поощрению торговли и промышленности, путем ослабления и снятия сословных и цеховых ограничении, игромное значение для создания и функционирования национального рынка имело введение в 1769 г, бумажных денег — ассигнаций. Для сравнения заметим, что во Франции бумажные деньги появились лишь двадцать лет спустя, в ходе революции.
Особые надежды Екатерина возлагала на распространение образования среди всех классов. «В 60 лет все расколы исчезнут,— делится она своими мыслями в 1782 г. со статс-секретарем А. В. Храповицким.—- Сколь скоро заведутся и утвердятся народные школы, то невежество истребится само сабою. Тут насилия не надо».
Приведем только один факт, из которого видно, что государственное управление при Екатерине действовало эффективно и удовлетворяло интересы и потребности всего населения, а не только правящего класса. Неурожайный 1785-й год Россия встретила во всеоружии. Заблаговременно были созданы казенные «хлебные магазейны» в городах. Особенно четко действовали чиновники крупнейшего Санкт-петербургского магазейна (всего 20 человек вместе со сторожами). Они сумели быстро учесть запасы хлеба в городе и наладить пополнение магазейна зерном из хлебородных губерний, не пострадавших от неурожая. По их инициативе петербургская полиция еще до правительственного указа воспрепятствовала вывозу за границу больших партий зерна, законтрактованных задолго до обострения положения с хлебом. Эти меры, одобренные правительством, позволили избежать голода и удержали низкие цены на хлеб. Чиновники, как видим, сработали быстро, оперативно, проявили чувство ответственности и инициативу.
Правительство Екатерины, обеспечив хлебом из государственных магазейнов население городов, возложило на помещиков ответственность за пропитание находящихся в их владении крепостных крестьян. Помещики обязывались создать запасные хлебные магазейны в своих имениях. Как видно из переписки Суворова, генерал-поручик энергично принялся за это дело, выказав и здесь свою организаторскую хватку и чувство ответственности. Из тех же писем видно, как много хлопот доставляли ему спорные дела с соседями-помещиками. Ведь за ущерб, нанесенный крестьянами соседям, отвечал их владелец. Письма рассказывают и о семейной драме Суворова.
«Матвеич! — пишет он 27 июля 1784 г. — Я решился все забрать сюда в Ундол из Москвы, т. е. тамошнего моего дома: людей, вещи, бриллианты и письма». К этому времени Суворов получил ответ на свою челобитную о разводе. Синод поставил ему на вид отсутствие надлежащих свидетельств и «иных крепких доводов» и предложил начать бракоразводное дело в низшей инстанции.
«Ныне развод не в моде,— резюмирует Суворов.— Об отрицании брака, думаю, нечего и помышлять». Получив известие о намерении тестя «поворотить жену к мужу», Суворов торопливо наставляет Матвеича для беседы с членом Синода преосвященным Платоном, известным своим красноречием: «Скажи, что третичного брака быть не может и что я тебе велел объявить ему это на духу,— пишет Суворов Матвеичу.— Он сказал бы: "Того впредь не будет". Ты: "Ожегшись на молоке, станешь на воду дуть". Он: "Могут жить в одном доме розно". Ты: "Злой ея нрав всем известен, а он (т. е. сам Суворов.— В.Л.) не придворный человек» [47]. Дело о разводе остановилось.
В августе 1784 г. Варвара Ивановна родила сына, которого назвали Аркадием. Никаких откликов в дошедших до нас письмах Суворова на это событие нет. Только в письме от 28 декабря того же года, посланного из Кончанского родственнику И. П. Суворову, генерал замечает: «Супругу Варвару Ивановну довольствовать регулярно из моего жалованья». Похоже, гнев прошел, но боль осталась навсегда. Жена Суворова поселилась сначала у своего отца, потом жила в Москве у брата. Суворов выделил ей ежегодное содержание и более никогда с ней не виделся и не переписывался. Дочь Наталья воспитывалась в Смольном, а сына Аркадия он впервые увидал лишь в 1797 г., когда опального полководца посетила в Кончанском дочь с маленьким сыном и братом. Красивый, смышленый мальчик понравился старику. Суворов признал сына и принял большое участие в его обучении и воспитании. Аркадий жил в Петербурге в доме сестры или у Д. И. Хвостова, женатого на племяннице полководца. В завещании 1798 г. Суворов отказал все благоприобретенные имения дочери, а все родовые и пожалованные за службу — сыну. Жене он не отказал ничего, оставшись непреклонным в осуждении той, которая нарушила святость брачных уз. Варвара Ивановна по советам «доброхотов» пыталась жаловаться Павлу I и добилась того, что опальный супруг по повелению императора увеличил ей пособие и оплатил часть ее долгов. Она пережила мужа всего на шесть лет. «Судьба судила этой женщине быть женой гениального полководца, и она не может пройти незамеченной,— писал В. А. Алексеев, один из самых серьезных исследователей жизни Суворова.— Она, как Екатерина при Петре, светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницей. Своего жребия она не поняла и не умела им воспользоваться, в значительной степени по своей вине, а таких людей нельзя оправдывать, их можно только прощать» [48].
К концу 1784 г. Суворов уже явно тяготился своей праздностью. Ни поездки по имениям, ни хлопоты по хозяйству, ни встречи с хлебосольными соседями-помещиками, ни охота, ни певческая капелла и театр, заведенные им в Ундоле, — ничто не могло удовлетворить его деятельную натуру. 10 декабря он садится за письмо Потемкину. Это новогоднее поздравление светлейшего князя принадлежит к числу самых откровенных посланий Суворова. В начале письма генерал просит поручить ему особую команду, упоминая о «ваканции» по дивизиям Брюса и Репнина. Первая дислоцировалась в столице, в Петербурге, вторая — в Смоленске. «В стороне первой я имею деревни,— уточняет Суворов,— но все равно, Светлейший Князь! где бы я от высокой милости Вашей Светлости особую команду не получил, хотя в Камчатке». И после слов о покупке под вексель 92 душ и упоминания о 100 000 рублей, сэкономленных им во время командования Кубанским корпусом, где он, кстати говоря, не получил жалования за 4 месяца («Вот мое корыстолюбие»,— прибавляет Суворов, давая понять, что он ищет особой команды не из-за корысти, а ради деятельности), следует исповедь с изложением своего символа веры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
