- Вот бы сесть в поезд и уехать...
Кто первый сказал, не имеет значения, - это тот момент, когда думают одинаково.
Он-то и решает дело.
Но если хотите подробнее.., - мы были подогреты еще иной романтикой. Это ведь мы с Колькой просто шли в магазин, еды не хватило. А вообще мы красили стены.
Стены как стены, - неприкосновенные границы жилища. В наших средне-интеллигентских квартирах они чаще всего голые, строгие (в других они, бывает, навсегда убраны в ковры и репродукции).
У нас дома собралась "наша банда", как говорит мама. А мама-то как раз и уехала. На нас с сестрой всегда в таких случаях нападала деятельность. Мы взяли и побелили. И вот сидим, пьем чай с бабушкиными пирогами, поглядываем на беленые стены... А Юрка "Мордоляпа", наш нереализованный художник и говорит:
- Я в школе не мог учиться, сижу, смотрю на доску, и, думаю, столько на ней можно всего нарисовать!..
И все сразу загалдели: Сокрушить стены! Проломить пространство! Что?.. А-а, чай несут. Ну конечно, два стакана. Нет, сахар вприкуску. Занятно, право, - так бы ни за что не стал пить эту железнодорожную воду, а потом вспомнишь поезд и "чай" с особенным смаком произносишь, - как же, еще и в подстаканнике...
Так, что? Ах, да... В общем, мы решили расписать стены. Сокрушили, что надо! - густо-красное болото с черной цаплей встало с одной стороны; сине-белая даль моря легла с другой (не без алого паруса, конечно); третью стену проломило китайское дерево с коричневыми узлами и горизонтальный во весь пролом - прыжок тигра, тоже китайского, - Бовин тогда увлекался Древним Китаем.
Колька живописать не умел, он играл на пианино посреди комнаты вдохновляющие мотивы. Он вообще был "новенький".
Когда бежали мы с ним в магазин, в нас еще пенились балаганными красками идеи свободы.
Мы стоим у переезда, пережидаем поезд, мелькают окна, - у кого не запляшут в глазах бешеные отражения придорожных домиков, огородов, лесочков?, а в даль далекую пойдут расстилаться нереально зеленые поля.., там позади, у переезда остались, скрылись эти двое, врос-шие намертво в землю...
... мчимся, мчимся в поезде, мелькая окнами встречной зависти-мечты: выскочить на первом полустанке, или прямо на ходу, - извечный двойной мотив, - к этим домам, палисадникам, или на этот перекрест, к двум обалдевшим ротозеям.
- Нужно идти втроем, - говорит Колька, и в голосе его слышится разумное начало. Третьим станет Бовин.
Качает, качает на третьей полке...
мы отдаемся поезду, безбилетному озорству, бесшабашной нашей свободе...
курим в тамбуре, мелем всяческую чепуху...
я хохочу, запрокинув голову, в висок мне чуть токает очередная чепуха:
"Сколько человеку земли нужно?" Как же! - вот они - два метра деревянной полки, а под колесами - весь простор, - я даже, кажется, говорю...
а сама вижу зубы вокруг черного отверстия...
мой ужас проваливает его до бездны, до смерти...
как я могу! я будто прямо наступаю туда...
я оставляю маму...
ее безмолвное отчаяние кричит мне всю мою жизнь...
Двойной ритм многократно множится колесами, сливается в ртутную линию, паровоз кричит: у-у-у, рельсы раздваиваются, мелко дробятся шпалами, металлические круги спотыкаются на стыках.
Когда поезд стоит на станции, внутри него ты все равно едешь, пережидаешь в пути...
Или я вдруг опять в той гостинице на азиатском полустанке? Посреди застоявшегося моего бродяжничества...
Вагон-гостиница, осевший на земле.
Лежу на мягкой полке в пронафталиненном вагоне, "ни-колаевском", красный плюш, медные финтифлюшки, дрожит графин с железнодорожной водой, зеркала кривятся окнами проезжающих поездов, - Интерференция! - в этом слове всегда предложение игры:
я кажусь себе "дамой знатной из хорошей семьи"; как будто в соседних купе разбитные гусары пьют вино; дамы, уехавшие от мужей, лоснятся плечами; из темных углов беззубо ухмыляются старики, заманивают; я - дама знатная...
Господи, какая чушь!
И так мне вдруг делается скучно: "как будто, как будто..."
Неужели, очертя голову, ринулась я в свободу, чтобы сидя в этом выфигонистом вагоне бередить банальную книжную оскомину? Стоило "рушить стены", чтобы по доброй воле забраться в железный ящик, спущенный с рельс...
А мимо в настоящих поездах проносится пятнадцатилетняя моя мама, возвращается из Киева; едет дед в Семипалатинские степи лечить детей;..
Тем людям, в траурной рамке дат, утратившим биографии в наших толстых складках памяти, им вовсе не нужны выдуманные финтифлюшки.
Интерференция, если уж так хочется, интерференция наших судеб происходит в подлинности бытия, в созвучии их прожитой жизни и моей настоящей.
Это я думаю сейчас? Или тогда? Вообще-то, всегда будто знала. Но вернулась домой не сразу. Долго еще играла.
А сейчас катит мой поезд в каком измерении? Его двойной ритм баюкает и будит сны. За закрытыми глазами законов времени нет. Я совпадаю с любым моментом. И в ритме этом есть колдовская возможность будущего. Если удастся еще поехать, буду ехать именно так. Может в будущем я уже нахожусь?
Мчусь увидеться с Захаром? Он сообщил, что находится близко, в десяти часах езды.
Потом окажется, что в это же время он едет ко мне.
Вот так, между пунктами А и В, навстречу друг другу, с равной скоростью, в разных поездах, неразумно, недоговоренно мчатся два человека.
Априорные данные: для меня Зов - закон.
Вопрос задачи: неужели и ко мне можно рвануться?
(возникший впервые).
Ответ: та, всего лишь минута, оставшаяся для встречи, когда он еще через десять часов вернулся, будет подарком на долгие годы.
17. Дорожные записки
"Пешком, с легким сердцем
выхожу на большую дорогу.
Я здоров и свободен,
весь мир предо мною,
Эта длинная бурая тропа
ведет меня, куда я хочу"
У. Уитмен.
"Мы на дороге Самарканд-Бухара.
Дорога пьянит. Дышится широко, во весь размах крыльев, там, высоко в небе, оно все - свобода, лети!
Стук наших подошв разносится вдоль долины до самых далеких гор, усиленный эхом, возвращается к нам топотом вольного табуна.
Вот оно, - силовое поле свободы!
Ты - в самой его середине. Бродяжничество позволяет иллюзию. Возможности равно-велики. Это горькое слово "необходимость" нас не теснит. Мы о ней даже не помним. Здесь тепло. Люди гостеприимны. Мы еще не успели растратить домашнюю сытость.
Каждый шаг - случай: то встреча, то разговор, впечатление. Не успеваем чего-либо захотеть. Эйфория не растрачиваемой свободы. Сам наш ход не отягощен выбором, путь условен, нет нужды поворачивать направо или налево, увидел и подошел.
Самарканд - голубые миражи: мавзолеи, минареты, медресе. Синим сахаром тают в небе осколки мечети Биби-Ханым. Салам алейкум, рахмат, рахат-лукум. Вороны черной тушью ретушируют старину. Четырнадцатый век, пятнадцатый, ..., "какое пространство ассоциаций!"
Ночью вороны облепят верхушки пирамидальных тополей и станут шуршать, как черные бумажные цветы."
"Нестареющая фигура: Чужеземец в доме оседлых лю-дей. Гость сидит на почетном месте, чужестранностью речей нарушая орнамент насиженного бытия. Разговаривать, в общем-то, не о чем. Хозяин говорит по-русски плохо, мы вворачиваем нахватанные походя местные слова; старики таятся в узкие бороды, - черта с два угадаешь, что они там понимают в глубине своих басмачьих глаз; женщины, прикрывая лицо, подносят чайники, в ином вдруг окажется водка...
- Сибирь, снега, холода, да... Болды, болды, рахмат, ..., Самарканд, Улугбек, древняя страна...
Да важен ли разговор?, на самом деле инсценируется развертка фигуры: "Они дают кров путникам."
Взгляды, паузы, позы почтения, ...,
здесь и превосходство владельца, хозяина; и презрение к нам, болтающимся без дела; и настороженность, - вдруг мы знаем что-то такое, что гонит нас по земле; они ловят в наших глазах отраженье неведомых стран, преломляя с нами хлеб, причащаются тайн иных состояний;
да и мы должны врать краше, загадочно кивать, мало ли, мало ли чего мы еще знаем, да видели, да расскажем о них другим, как же, обязательно в Бухаре проведаем их родню...
О, эта фигура содержит многие хитрости. Главное, не попросить попросишь - откажут, еще погонят. Чужаков и так угадывают сразу, с ними легко заговаривают, - у них такой взгляд, допускающий бесцеремонность и любопытство:
- Куда? Откуда? Зачем? Почему? Может и ночевать негде? Так пошли к нам.
Инстинкт покровительства срабатывает безотказно.
Угостить ведь каждому не жалко.
Бродяга не брезглив к подаянию. Однако, нельзя торопиться, вопрос-ответ, ровно столько, сколько диктует развертка: меньше - обидишь, больше - даровая доброта может обернуться раздражением."
"Бухара - город жесткий, не то, что сахарный Самарканд. Может быть, погода испортилась? Мы вступаем в него на рассвете. Низкие дома без окон, закрытые дворы, двери резные плотно вмурованы в глину дувалов. Собаки спят на плоских крышах, вскакивают с нашим приближением, угрожающе следуют за нами, чуть выше головы, до самой площади перед мечетью. Муэдзин кричит с балкона.
