Но нарушать свою клятву я тоже не собирался.
А нагревшийся металл джипа жег мне спину, и я, не выдержав, повернулся лицом к машине. Взгляд мой упал на кусок мяса. Нет, думал я, хоть и тяжело мне было тащить эту мертвечину, но вам она не достанется. Я не знаю, сколько вам надо дней без еды, чтобы вы умерли сами, но сюда я больше не приеду.
Самец, высунув свой нос через прутья решетки наружу, громко рычал на меня, а волчица теперь спокойно лежала посреди клетки.
Я завел мотор и, развернувшись, поехал обратно.
На душе было скверно, но и тело мое снова выходило из-под контроля. Было просто гадко, и я ощутил на языке вкус крови, а в коленях – дрожь.
Солнце все еще стояло высоко, а я уже видел мрачную тень следующей бессонной ночи, нависшей надо мной.
И я прибавил скорости, пытаясь выскользнуть из-под этой надвигающейся на мое сознание тени.
Пронеслись мимо и остались позади ржавые решетки вольеров.
То правые, то левые колеса соскальзывали с узкой дорожки ботанического сада, и я всякий раз резко бросал машину в противоположную сторону.
И слышал, как, хлюпая по днищу джипа, катаются два куска оттаявшего мяса.
А тень тоже набирала скорость и обходила меня с двух сторон, пытаясь зажать в клещах темноты.
И я выжал полный газ. Двигатель ревел во всю мощь. Джип трясло так, словно он собирался взлететь.
И мне показалось, что тень отстала.
Но теперь мне не хватало воздуха, и я слышал, как тарахтит мое сердце.
И понял вдруг, что, убив рыжую собачонку, кто-то просто мстил Адели. За что – я не знал, но мог догадываться. За то, что Эсмеральда была для нее самым близким живым существом.
В этот момент я хорошо понимал Адель. В этот момент – будь у меня собака – я бы тоже назвал ее самым близким мне существом. Но собаки у меня не было. А значит, и не было никого из близких.
Я был один и прекрасно понимал, что этот мир во мне не нуждается.
Он нуждается лишь в тех, кто готов брать в руки оружие, кто не может жить без приказов, кто просто психически не в состоянии идти вне строя. Именно их здесь любят! Только их здесь ценят, и для них весь этот расслабляющий временный мир.
Машина вынеслась на аллею, и я отпустил руль.
Встречный ветер пытался высушить мой грязный, оскверненный кровью пот.
А внутри у меня царствовал хаос. Энергия злости снова расправляла свои колючие крылья. И горечь снова поползла вверх, ко рту, к гудящей голове.
Вспомнив о пачке таблеток, я вытащил ее из кармана и, не глядя на несущуюся навстречу дорогу, высыпал эти таблетки на ладонь и бросил их в рот.
Теперь я был уверен, что тень не догонит меня. Теперь я был чуть-чуть спокойнее и, подняв руки, посмотрел на свои ладони. Левая – это то, что дано судьбой, а правая – то, что сбудется. Где-то здесь, перед моими глазами, на правой ладони плясала линия жизни. Но я не знал, была ли это линия, поднимающаяся от запястья вверх к большому пальцу, или другая, горизонтальная, обрывающаяся на середине ладони?!
Я опустил руки на руль. И почувствовал, что он сам, без моей помощи, ведет машину, то беря чуть влево, то вправо.
Какое это счастье – знать, что ты совершенно здесь не нужен и даже машина, эта железяка с мотором и четырьмя колесами, сама может держаться дороги!
Я не убирал ноги с педали газа, но показалось мне, что скорость уменьшилась и перестало трясти.
И спокойнее стало на душе. Я чувствовал приближение внутреннего мира и согласия с самим собой.
Оглянулся назад и не увидел тени, преследовавшей меня. Она безнадежно отстала.
Теперь я был свободен. Который уже раз! Я был свободен, и эта нынешняя свобода была совершенно другой. Она была легкой и воздушной, и сам я, словно потерял вес или вдруг перестал подчиняться закону всеобщего тяготения, почувствовал необоримое желание взлететь, стремление влиться в воздух, в небо, в его голубую ткань, окутавшую эту грязно-зеленую землю.
Я встал ногами на сиденье и почувствовал кожей встречное мощное движение воздуха.
Я наклонился вперед, расставив руки в стороны, ладонями к земле.
Я вдохнул воздуха полные легкие.
И приближавшиеся домики города стали вдруг уходить, проваливаться вниз, больше не увеличиваясь в моих глазах.
И ноги мои ни на чем больше не стояли.
Я был свободен.
Рядом летели птицы.
Город уменьшался, съеживался, скручивался калачиком, как испуганный ежик.
А впереди показалось то самое предгорье, с вершины которого я любил смотреть вниз и чувствовать… чувствовать именно то, что чувствовал я сейчас: удивительную легкость и свое единение с голубой тканью неба, свою отныне и навеки неразрывность с этим воздушным миром, пропитанным солнечными лучами и лунным свечением, звездной пылью и ворсинками птичьих перьев.
Вершина предгорья приближалась, и я узнавал покрытые мхом камни, как раньше узнавал людей.
Я опустился на самом краю вершины лицом к склонившемуся в скорбящей позе камню.
И прочитал написанное на нем, удивляясь тому, что арабская вязь перестала быть мне непонятной:
«Аль-Шамари Мохамед умер в 1411 году. Никто не может умереть иначе, как по разрешению Аллаха, согласно Книге, определяющей срок жизни каждого. И нет победителя, кроме Аллаха».
Рассказы
Грустный рассказ о родной природе номер шесть
Киев задыхался от августовской жары. Днем в городе было пусто, и в воздухе витали сочные пары расплавленного асфальта. Только под вечер на улицах появлялись люди. Они прохаживались в поисках охлаждающего вечернего ветерка, но очень часто не находили его и возвращались по домам, иногда по дороге предварительно зайдя в пивную или в бар.
В тот день мне пришлось выехать в центр города в самый разгар жары – от нечего делать я более тщательно пролистывал газеты объявлений и нашел одно, касающееся продажи НЕДОРОГОГО прибора ночного видения. Как-то странно было, что мысль о приобретении такого прибора посещала мою голову регулярно, примерно раз в неделю, на протяжении последнего года. Но когда я звонил по подобным объявлениям, цена прибора отпугивала меня мгновенно – просили от двухсот до трехсот долларов, что для безработного гражданина являлось настоящим состоянием. В этот раз я тоже ожидал какой-нибудь невероятной цены, не очень-то доверяя слову «недорогой». Но разговор с невидимым продавцом меня вдохновил. Он не хотел денег. В оплату он хотел какую-то услугу, и, чтобы выяснить – могу ли я оказать ему эту услугу, я ехал в центр, где была назначена встреча. В маленькое стоячее кафе «У Георга», располагавшееся рядом с городским ломбардом.
Двери кафе были раскрыты настежь. Внутри было приятнее, чем снаружи. Облокотившись о стойку, рядом с выходом стоял мужчина лет сорока в бордовой футболке и белых парусиновых брюках. У его ног лежала довольно большая брезентовая сумка. Это был ОН, а по моему быстрому взгляду в его сторону он сразу понял, что я – это Я, тот самый, с кем назначена встреча.
Мужчина пил красное вино из одноразового пластикового стаканчика. Пил медленно, делая маленькие глотки.
Я тоже взял сто граммов «Каберне» и, подойдя, поставил свой стаканчик на стойку рядом с ним.
– Вы – Николай? – спросил я.
Он кивнул. Осмотрел меня с головы до ног.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Саша, – ответил я и тут же перешел к делу. – Так какая услуга?
Николай, видимо, не был настроен на быстрый разговор, что, впрочем, легко объяснялось жарой, замедлявшей не только любые движения, но и сам мыслительный процесс.
– Услуга… – повторил он. – Услуга несложная… У меня на Байковом похоронен друг. На днях будет годовщина со дня смерти. Я обещал вдове ухаживать за могилой и перед каждой годовщиной приводить могилу в порядок, приносить венок и все такое… Но у меня есть враги, они знают и про годовщину, и про мое обещание, поэтому я не могу появляться на Байковом, иначе там и останусь. Понятно? Услуга заключается в простой уборке и украшении могилы. Вы согласны?
Я кивнул. Мне бы и в голову не пришло, что от меня потребуется такая малость.
– Хорошо, – удовлетворенно произнес Николай, отпил еще вина, потом ногой дотронулся до брезентовой сумки. – Вот здесь прибор. Можете взять его сейчас. Я вам доверяю, тем более, что у меня записан ваш телефон. У меня аппарат с определителем номера. Я вас буду ждать завтра в одиннадцать утра на углу Федорова и Красноармейской.
– Зачем? – удивился я.
– Там я вам передам венок и объясню, как найти могилу, – спокойно ответил он. – Берите! – он кивнул на брезентовую сумку.
Я поднял сумку – на вес в ней было килограмма четыре.
Дома меня ждали Марина, горячий обед и два телефонных привета от старых знакомых.
Сначала я поел, а потом мы вместе с Мариной рассматривали прибор, меряли очки-маску, читали инструкцию, написанную суконным языком военного устава.
