– Что это? – сказал я шоферу. – Похоже на взрыв!
Шофер пожал плечами.
Когда я приехал в «Ратскеллер», меня немедленно вызвали к телефону. Звонила Гретель Браун, сестра Евы Браун.
– «Бюргербройкеллер» взорван! – сказала она взволнованно.
– Чепуха какая-то! Это дурацкие слухи! – гневно возразил я. – Я сам десять минут как оттуда. Не обращайте внимания на всякий вздор.
Я вернулся к своему столу, как вдруг мне вспомнился грохот, который мы слышали по дороге. «Что это было?» – подумал я. И тут меня снова позвали к телефону. На этот раз на проводе оказалась сама Ева.
– Отец только что вернулся домой весь в мелу и пыли. В «Бюргербройкеллере» взорвалась бомба!
Я бросился назад в «Бюргербройкеллер», чтобы увидеть, насколько он пострадал. Большая часть крыши обрушилась, врачи занимались ранеными, и, к несчастью, многим уже не нужна была никакая медицинская помощь. Бомбу с дистанционным взрывателем заложили в колонну за ораторской трибуной.
Если бы Гитлер благодаря какой-то необъяснимой интуиции не сократил свою речь, он, несомненно, оказался бы жертвой заговора – и большинство собравшихся вместе с ним.
Ходили всевозможные слухи и догадки. Одни говорили, что здесь замешаны британцы, другие утверждали, что это подстроенная провокация, чтобы вызвать народное возмущение и подстегнуть военный энтузиазм. Арестовали часовщика по фамилии Эльзер. Он сознался, что заложил бомбу, но отказался назвать соучастников или заказчиков, нанявших его для этого дела. Через пару дней мы говорили с Гитлером о происшедшем.
– У меня было очень необычное чувство, – сказал он, – я сам не знаю, как или почему, но я почувствовал непреодолимую потребность уйти оттуда как можно скорее.
Политический горизонт был ясен и пуст; состоялось несколько массовых митингов, сборов в фонд зимней помощи и т. д. Фотографировать там я предоставил своим ассистентам. Сам же с большим облегчением наконец-то вернулся в Берлин.
В отеле «Кайзерхоф», где я всегда останавливался, будучи в Берлине, у меня в номере зазвонил телефон. В телефонной трубке я услышал одного из адъютантов фюрера:
– Будьте любезны немедленно явиться в рейхсканцелярию!
Наконец-то что-то происходит, подумал я.
Когда я пришел по вызову, меня принял адъютант.
– Все сведения о предстоящей вам поездке вы должны хранить в строжайшей тайне. Никто не должен видеть ваш фотоаппарат, вам следует взять с собой только абсолютный минимум багажа, чтобы вашего отъезда никто не заметил!
Велев мне вернуться в гостиницу и все приготовить, он добавил, что, уходя из отеля в рейхсканцелярию, я не должен пользоваться лифтом, но выйти через запасной ход.
Прежде чем мы сели в ожидавшие нас машины, мне удалось обменяться с Гитлером несколькими словами.
– Куда мы, Гитлер, в Норвегию? – спросил я.
– Да, – ответил он, – кто вам сказал?
– Никто, просто догадался, – поспешно сказал я.
Гитлер оценивающе глядел на меня с минуту.
– Ладно, только никому ни слова, Гофман!
Эскорт отправился в направлении аэропорта Стаакен, но, ко всеобщему удивлению, там не остановился, а поехал дальше. Остановился только последний автомобиль, чтобы загородить дорогу для всех следующих машин. Мы продолжали путь, как будто собирались проделать все путешествие на колесах. Но вдруг мы остановились у закрытого железнодорожного переезда со шлагбаумом, где стоял спецпоезд фюрера. Нам велели как можно быстрее садиться в поезд, и через несколько минут он двинулся на север. Вся честная компания собралась в вагоне-ресторане и начала обмениваться гипотезами. Мы направлялись в сторону Гамбурга, и все сошлись на том, что мы едем в Норвегию. Гитлер только улыбался и поощрял нас в наших догадках. Он обернулся ко мне.
– Ну, Гофман, вы взяли с собой надувной круг для плавания? – спросил он.
– Нет, герр Гитлер, не взял, – ответил я. – Во-первых, я умею плавать, а во-вторых, я вполне уверен, что он не понадобится, потому что вы плавать не умеете, а свой круг не взяли!
В Седле поезд остановился. Руководитель пресс-группы Дитрих принес последние телефонограммы из Берлина, и ночью поезд продолжил путь. Гитлер просмотрел телефонограммы и затем удалился к себе, пожалуй раньше обычного.
Примерно в полночь, к своему изумлению, я увидел, что мы снова проезжаем Селле. На рассвете, необычно рано для него, Гитлер вышел к завтраку, и тогда стало ясно, что весь ночной переезд был камуфляжем, чтобы скрыть истинный пункт назначения. Пока всходило солнце, Гитлер достал из кармана часы и положил их перед собой. Вскоре он снова взял их в руку, начал отсчитывать секунды и потом торжественно сказал:
– Господа, ровно пять сорок пять – в этот самый миг раздаются первые выстрелы!
Это было 10 мая 1940 года. Началось наступление на запад! Еще один из сюрпризов Гитлера!
Дату наступления, как мне сказали, откладывали несколько раз. Гитлер решил, что она будет зависеть от погоды, и метеопрогноз заставил его выбрать 10 мая. Метеоролога, давшего точный прогноз, позднее наградили прекрасным золотым хронометром с приличествующей случаю надписью.
При ярком солнечном свете мы доехали до Ойскирхена, что под Кельном, где пересели в ожидавшие нас автомобили. Через час мы прибыли в «Фельзеннест»[7], первую из ставок фюрера неподалеку от Мюнстера на Эйфеле.
В июне 1940 года в своей ставке «Вольфсшлюхт» в Брюи-де-Пеш под Брюсселем Гитлер получил известие о капитуляции французов. На мгновение он отбросил достоинство Верховного главнокомандующего вооруженными силами и радостно стал хлопать себя по бедру; и именно тогда Кейтель, охваченный чувствами, сказал пророческую фразу: «Мой фюрер, вы величайший полководец всех времен!»
Неподалеку от штаб-квартиры стоял прелестный домик, из которого по соображениям безопасности выселили жильцов. Размещенные в нем солдаты показали мне маленькое обращение, которое нашли приколотым к двери: «Владелец этого дома – местный учитель немецкого языка. Он просит всех, кто может оказаться в нем, уважать его собственность. Бог да наградит вас!»
– Вы бы посмотрели, герр Гитлер, с какой любовью его соотечественники присматривают за садиком и как заботливо они относятся ко всему, что есть в доме, – сказал я, рассказывая Гитлеру об этом случае.
Он явно был очень доволен.
– Я не хочу, чтобы мои солдаты вели себя во Франции так, как вели себя французы на Рейне после Первой мировой! – Его лицо приобрело суровое выражение, когда он продолжил: – Я приказал всех мародеров расстреливать на месте, хочу добиться с Францией истинного взаимопонимания. Я предложу им очень легкие условия перемирия и заключу с французами самый великодушный мир, хотя это они объявили мне войну.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
