— И даже Рутковская? — осторожно спросил Еремин.
Щербаков помрачнел и опустил голову. Панна встала из-за стола и подошла к отцу.
— Наш вальс, — приказала она и обернулась к Еремину. — На моих именинах мы всегда танцевали с вами, Алексей Васильевич.
Что-то заставило Еремина подняться из-за стола и обнять девушку за талию.
— Благодарю, Панна. Ты стала отменно танцевать. — Еремин вернулся на свое место.
Щербаков сидел, подперев подбородок руками.
— Выше голову, молодой «человек. У вас хороший космос. А про Рутковскую вам все же следует подумать. — Еремин занялся шампанским, снял фольгу с горлышка и поставил бутылку на стол.
— За что же все-таки Аню могли арестовать? Она была, мне кажется, лучше других в компании, — Панна посмотрела на Щербакова, как бы ища поддержки.
«Как она любит этого ладно скроенного парня», — подумал Еремин.
— Вы лучше, Панна. Самая светлая в компании, — просто сказал Щербаков. — В тяжелые минуты жизни я всегда шел к вам. — Он вытащил сигарету и закурил.
Панна покраснела.
— Вот вы спросили, Алексей Васильевич, — волнуясь, заговорил Щербаков, — вижу ли я из кабины крана Рутковскую? Не вижу. Если бы при ней я сказал, что мой космос — кабина портального крана, она просто высмеяла бы меня. После ареста Ани я о многом передумал. Почему-то в ее присутствии я стеснялся говорить о том, что люблю работать на кране, люблю Василия Ивановича… Почему делал уступку — не знаю. Мне хотелось вырвать ее из той среды, в которой она жила.
— А Рутковская вас потянула. Она оказалась сильнее, жестко сказал Еремин.
— Нет, — очень спокойно произнес Щербаков и, наклонившись к Еремину, прошептал: — Я ее любил…
— Постойте, — перебил Еремин. — Вы оба думаете, что Рутковскую арестовали за то, что она танцевала твист, слушала пластинки Элвиса Пресли, спаивала безусых юнцов?
— Мы в этом уверены. — ответила Панна.
— Да, уверены, — подтвердил Щербаков.
Еремин с добродушной укоризной взглянул на молодых людей.
— Выпьем шампанского, — сказал он, открывая бутылку. — На именинах полагается пить шампанское. — И, помедлив, добавил: — Рутковскую арестовали за контрабандную торговлю шкурами каланов.
Щербаков и Панна переглянулись. Еремин перехватил их взгляды.
— За твое здоровье, Панна, — Еремин поднял бокал.
— Как же так? — растерянно пробормотал Щербаков. — Как же так? Не может быть…
— Панна, займись-ка чаем, — сказал Еремин. — Да покрепче завари.
Панна вышла на кухню.
— А теперь поговорим как мужчина с мужчиной, — повернулся Еремин к Щербакову. — Вы, Щербаков, комсомолец…
Как только Панна вошла с чайником, Еремин поднялся.
— Алексей Васильевич, а чай?
— Вы уж без меня, Панна. Я пойду к Николаю Николаевичу. Он, кажется, уже в своем кабинете?
Тишина, тишина космическая, хотя на земле такой тишины не бывает. Олег и Панна не слышали ни шелеста тополей, ни гула морского прибоя. Они сидели друг против друга и молчали.
— Станцуем? — прервала молчание Панна.
— Станцуем, — механически ответил Щербаков.
Панна подошла к радиоле. Они долго выбирали пластинку. Запел густой женский голос. Липси. Они молча танцевали. Потом Панна подавленно спросила;
— Что же теперь делать, Олег?
Он промолчал. Женский голос пел «Береги любовь». За окном ветер гнул деревья. Где-то в отдалении шумел город. Щербаков выключил радиолу. Панна сидела в кресле, в больших глазах ее отражался свет люстры. Щербаков молча пожал ей руку, постоял немного в тихо вышел.
Глава десятая
ДЕЛО ПРОЯСНЯЕТСЯ
Был первый час ночи.
Щербаков медленно брел по тихим улицам. Он чувствовал себя одиноким и опустошенным.
Сам того не подозревая, он стал соучастником темных махинаций Рутковской и ее компании. Еремин сказал, чтo ему известно, какие поручения Рутковской выполнял Щербаков. Ведь чемоданы были со шкурами каланов. Олег до того растерялся, что не мог выговорить ни слова. Как сквозь сон, он услышал вопрос Еремина:
— Расскажите…
Щербаков выложил все. Он рассказал, что вот уже дней пятнадцать у него лежат дома два чемодана, завезенные Рутковской.
— Пусть пока поваляются у тебя. Так не хочется возиться с ними сейчас, — сказала она тогда…
Еремин, выслушав Олега, сказал с жесткой определенностью:
— В чемоданах шкурки каланов. Еще что?
Щербаков передал Еремину и последнюю записку Рутковской. Он должен был встретить посыльного «брата», но не встретил, потому что накануне они поссорились — она отказалась с ним ехать в Москву. Записку Еремин не вернул и сказал в заключение:
— Я вам верю, Щербаков…
Вдруг сзади затормозила машина. Шофер сердито крикнул:
— Вы что, под машину хотите попасть?
— Мне теперь все равно, — махнул рукой Щербаков и поплелся в сторону.
Машина проехала.
Каким же идиотом он все это время был. Его просто водили за нос, он служил удобной ширмой для Рутковской. Только ширмой. Ему вдруг вспомнился давний разговор с Рутковской. Она настойчиво и по всякому поводу старалась подвергнуть его разным испытаниям, свысока. пренебрежительно говорила о его работе. Слушая ее, он хохотал от души. Как ни злилась Рутковская, она замолкала, чувствуя, что становится смешной. Так вот, в этот раз она спросила его:
— Ты меня любишь?
— Еще бы!
— А что бы ты сделал ради меня?
— Все, что ты захочешь!
— Ну, например, украл бы собор Парижской богоматери или разбил бы витрину универмага?
— Странный способ доказывать любовь. Зачем весь этот разговор?..
— А если я так хочу?
— Не надо хотеть…
Он попытался обнять ее, но она оттолкнула его.
— Да или нет?
— Нет, я не выполнил бы твои неумные желания.
Рутковская очень спокойно сказала:
— Я так и знала. Хорошо еще, что не лжешь.
— Да, я ненавижу ложь.
Тогда ему непонятен был смысл этого разговора. Может быть, она хотела открыться ему, рассказать о махинациях со шкурками? Скорее всего для той роли, которую ему выбрала Рутковская, он подходил таким, каким был в жизни, — с врожденным чувством порядочности, преданным товарищем, всегда верным своему слову. Как раз после этого разговора он получил первое поручение — встретить посыльного «брата», а всего он выполнил три поручения Рутковской.
Мерзостно! Как мерзостно! Игрушка в руках аферистов… Щербаков открыл дверь коридора. В красном уголке играла музыка. Пел мягкий мужской голос: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…» Эти простые слова вдруг необычайно взволновали Щербакова. Он отчетливо представил и далекие планеты, и пыльные тропинки, и людей в скафандрах. Черноту неба, яркие звезды… Щербаков вздохнул и зашагал по коридору.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
