Пришлось Хелен опять на меня взглянуть. Я сказал жестко:
– Я ничего не смыслю в сценическом освещении.
– Прекрасно! – закричал Алан. – Заодно овладеешь славным ремеслом. Ты знаешь мои методы. Воспользуйся ими, и скоро девочки вроде Хелен будут порхать вокруг тебя в самых сногсшибательных костюмах. Жаждущие любви и внимания публики, они будут маячить беспомощными тенями в пустоте, шептать в темном небытии, пока ты не повернешь нужный выключатель. Только подумай, какая власть окажется в твоих руках! Вокруг будет столько красоты – только руку протяни, но у тебя даже не будет времени почувствовать, что ты ее упускаешь, потому что ШОУ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ.
В гулких, похожих на пещеры залах старой фабрики, под сенью древнего замка я видел Хелен в джинсах, обтягивающих эти чудные ножки, между которыми в один прекрасный день перестала течь кровь, и тогда через шесть недель мы поженились, так что, давай, Дэнни, проваливай, шоу ДОЛЖНО продолжаться, но только если джинсы Хельги эротично потирают ей манду. О, идея! Оргазм с помощью фена для сушки волос.
Хельга, Большая Мамочка, Роскошная и Жанин, все в очень тесных джинсах, стоят в ряд. Кисти их связаны веревкой, проходящей у них над головами. Они не висят на ней, но непременно повисли бы, если бы кто-нибудь выбил из-под них босоножки на восьмидюймовых каблуках. Благодаря этим открытым босоножкам я могу ясно представить себе их ногти, покрытые красным лаком. На каждой лодыжке – ремешок с небольшим колокольчиком, вроде тех, что надевают на шею избалованным кошкам. Колокольчики позвякивают. Какой приятный звук, уахааахау, зевнул. Я чертовски устал. Где же это я был? У женщин на восьмидюймовых каблуках чудно оттопырились задницы, но, поскольку запястья привязаны сверху, все их конечности вытянуты, словно гитарные струны. И стоят они, широко раздвинув расставив раздвинув расставив ноги, потому что ступни их упираются не в пол, а в высокие двенадцатидюймовые блоки, установленные на большом расстоянии друг от друга. Каждая в отдельности похожа на перевернутую заглавную Y, a вместе они выглядят как короткий ряд, да, именно только не увлекайся. Они уже давно так стоят, они очень устали, уахааахау. Их белые рубашки (никаких лифчиков) разверсты, но у каждой по-своему. У Хельги расстегнутая рубашка все еще заправлена в джинсы. Белая шелковая уахааахау Большой Мамочки, я хотел сказать, белая блузка разодрана надвое вдоль, и каждая часть с рваными краями надета на руку. У двух оставшихся блузки навыпуск, свободно висят над джинсами. Ух, какая мягкая подушка. Уахааахау, ах, мои девочки, все вы одеты в одинаковые белые блузки, разверстые у каждой по-своему, у всех моих мумий одинаковые грязные, дерьмовые, извращенные мысли, ззрасстегнутые шлюхи, жестко растянутые как ау, дорогие,
Ну ты и животное, Y Y Y Yaxaaaxay, опять этот сон. Двадцать пять лет не видел этого сна. Лучше бы я видел его все время.
Это было летом в Глазго. Улицы казались непривычно пустынными. Может быть, как раз начинался двухнедельный фестиваль. Я шел по улице Св. Джорджа и вдруг увидел Алана, шатающего мне навстречу со скрещенными на груди руками. Он смотрел на белые облака, огибая квартал Чаринг-Кросс. Мне стало так свободно и легко, я засмеялся и побежал к нему с криком:
– Так ты жив! Ты все-таки не умер!
– Конечно нет, – ответил он с улыбкой, – это была шутка.
И тут я вдруг страшно на него разозлился за эту жестокую шутку. И проснулся, к несчастью.
Глава 8
Рассказ интернационального благотворителя прерван звонком из Йоханнесбурга и сенной лихорадкой. Приезжает Дэнни. Я молюсь Богу и младенцу. После трех войн забытых детей я прошу о помиловании. Помилован.
8. Как я рад, что успел уснуть, не досочинив эпизод о состязании по достижению оргазма. Если в нем участвуют все мои героини, стоящие в ряд как перевернутые Y, и мерзкий Доктор с его лекарствами, трубкой и фенами, Макс, Страуд, Чарли, Холлис и команда официанток в узких атласных платьях со сквозными разрезами на кнопках, тогда совершенно очевидно, что этот эпизод будет финальным событием, к которому сегодня вечером устремляются все сюжеты в моей голове. Это должно произойти за секунду до последнего великого взрыва, который опустошит меня и лишит сознания. Во всяком случае, я надеюсь на это. Лишь однажды у меня хватило самообладания (помогла бессонница) свести все свои фантазии к высшей точке, и кончилось все это страшным приступом сенной лихорадки. Но в те дни наша организация была еще совсем маленькой – четыре нищих сотрудника да лачуга в горах.
Купидон, Хьюго и Большая Мамочка (одному богу известно, что свело вместе этих негодяев) совершили разбойное нападение на супермаркет, погрузились в красную машину с откидным верхом и направились в горы, собираясь залечь на дно, пока шум не утихнет. Купидон был ребенком. Хьюго пьянствовал, кое-как поддерживая себя в форме. Мамочка – пятидесятилетняя толстуха – руководила ими. В те дни я легко изъяснялся на их жаргоне. В те дни телевидение было не более чем бликом в глазу Джона Лоджи Бэйрда.[9] Книжка «Никаких орхидей для мисс Блэндиш»[10] была бестселлером во всех рейтингах. Но никто из этой тройки не читал книг, поэтому по пути в свою лачугу они, желая поразвлечься, прихватили с собой Жанин, которая ехала куда-то автостопом. Поскольку Большая Мамочка была лесбиянкой, Жанин на всех не хватило. Купидон с Хьюго объединили усилия и принудили Мамочку удовлетворять их самыми разными способами, в то время как Жанин крутилась поблизости голая, поднося им чай. Я хотел сказать, кофе. Американцы ведь не пьют чай.
Однако все это не могло удовлетворить мои амбиции. Ни Купидон, ни Хьюго понятия не имели, как управлять большой организацией, так что я их сместил. Недавно я узнал, что они работают дублерами в каких-то фильмах про голубых. Я оставил только Мамочку и Жанин и нашел себе бухгалтера, сообразительного адвоката и доктора, торговавшего наркотиками и делавшего аборты в высшем свете, а также продажного начальника полиции. Это был Макс. Вместе мы воровали жен и дочерей богатых бизнесменов и устраивали с ними оргии, которые длились неделями. Эх, где теперь моя молодецкая сила? Мы добивались денег, посылая мужьям и отцам жертв фотографии их крошек в крайне печальном виде, с подробным описанием того, что будет сделано с ними, если мы не получим денег. Как правило, мы получали деньги, а потом проделывали с ними все это. В конце концов дамы выходили на свободу, но во взгляде у них теперь читался жизненный опыт, а под скромными маленькими платьями было выжжено клеймо. Они не могли узнать нас впоследствии, поскольку, развлекаясь с ними, мы завязывали им глаза или сами надевали маски, затыкали им уши или сами говорили шепотом. Последнее время я часто бываю на вечеринках у знаменитостей. Порой хозяйка дома, кинозвезда или фотомодель, на чьем лице я читаю выражение неудовлетворенности, подходит ко мне и спрашивает: «Мы не могли с вами встречаться раньше?»
И я неизменно отвечаю: «Не думаю». Позже танцуя с ней, я ласково глажу ту часть ее спины, где выжег свои инициалы. Она бледнеет, чуть не падая в обморок, но я обнимаю ее покрепче и увлекаю ее тело в сложные лабиринты танго. (Что ты несешь, ты же даже танцевать не умеешь!) Она приходит в себя и шепчет:
– О боже, так это были вы!
Я улыбаюсь и мурлыкаю в ответ:
– Докажите.
Задыхаясь, она говорит:
– Послушайте, я… Мне нужно увидеться с вами, как можно скорее, в каком-нибудь укромном месте, где угодно… пожалуйста!
– Зачем?
– Я должна кое-что сказать вам, непременно должна, неужели вы не догадываетесь, что именно?
– К сожалению, я полностью занят работой в ближайшие дни. Вы знаете, что это за работа. Позвоните мне через месяц или два, может быть, я найду для вас время.
В сороковых и пятидесятых такой ответ не был кокетством – организация стремительно развивалась.
Я поймал себя на мысли, что соревнуюсь сам с собой. Академики/бухгалтеры/ архитекторы/рекламные директора/банкиры/брокеры/бизнесмены/конгрессмены/доктора/чиновники/владельцы заводов/представители власти/главы департаментов/импресарио/судьи/журналисты/адвокаты и работники СМИ, на чьих женщин и имущество я покушаюсь, имеют такие же пристрастия, как и я сам, если только они не гомосексуалисты или не помешаны на искусстве, или еще каком-нибудь безумном увлечении. Они нажили свое состояние тяжелой работой и социальным приспособленчеством, а что толку? Немного престижа, комфорта, эпизодические выезды в Акапулько. Нельзя сказать, чтобы их жены и дети были очень довольны, а их сексуальная жизнь оставляет желать лучшего. Всем им нужно то же, что и мне, – женские влагалища, и чем больше, тем лучше, которые в любой момент готовы были бы услужить в какой угодно позе. Эти мужчины – мои братья. Если бы мы объединили усилия, мы могли бы славно поразвлечься. У нас есть деньги, и ничего не стоит создать и протолкнуть на законодательном уровне мировую сеть вполне законных веселых салонов. Тюрьмы и дома для душевнобольных переполнены сексуально неудовлетворенными женщинами, попавшими туда потому, что они были чересчур ненасытны, активны, эксцентричны и глупы, чтобы подчиняться правилам общества или искусно обходить их. Моя организация отбирает этих женщин и использует их примерно как в кино, которое Страуд показал Хельге, но главная мысль состоит в следующем: мужчины-победители чертовски славно проводят время с женщинами-побежденными. Борцы за права женщин обвиняют меня в сексуальном шовинизме. На это я отвечаю, что если женщины-профессионалки будут работать бок о бок с богатыми наследницами, разведенными и вдовами (на свете больше вдов, чем вдовцов, – мужчины умирают раньше, даже в мирное время), то у них будет достаточно власти, чтобы превратить половину мужских тюрем в фермы для разведения племенных самцов со специальными лесбийскими резервациями для тех, кто не желает путаться с нами, мужчинами. Если мы внимательно разберемся, как победители третируют побежденных, сильные – слабых, а богатые – бедных, то любые обвинения в сексуальной дискриминации вообще потеряют смысл. Большинство мужчин – слабые бедные неудачники. А про многих женщин этого не скажешь.
