так что он оказался на ветке, уже подпиленной, и вместе с ней рухнул вниз. Третьи – это уже, конечно, придумали, – что Умаровна, «ыкая», толкнула машину и она покатилась прочь от дерева.
Работяги ругались, трясли бензопилой и, дав задний ход, умотали.
«Уф…» – сказала Инга и вытерла лоб.
Соседи, качая головами, расходились.
Что ты наделала, Умаровна? С кем стала бороться? Они же безумны, все до одного. Безумны их дома, безумны их машины, безумны их дети.
Разве тебе по силам защитить всех твоих братьев?
Вспомни, Умаровна. Перед тем как сажалось новое дерево, у старого Умара извергалось во сне семя. Ты чувствовала это по тонкому запаху, какой бывает, когда надломишь зеленую ветку. Старый Умар вставал и доставал из шкафа землю. Разная земля хранилась у него в шкафу. Земля с поля, которое он когда-то возделывал. Земля из мазара, где упокоились его предки. Земля из Москвы, где старый Умар один раз побывал – говорил, что набрал ее прямо возле Кремля, это очень сильная земля, но для наших деревьев не годится.
Вспомни, как, достав из шкафа нужную землю, старик неторопливо смешивал ее с собранным в платок семенем. Ты предлагала ему свою помощь. («Ы… Ы?..») Руки старика с годами слабели, разминать землю было тяжело ему. Но он отгонял тебя: «Не женское это дело…» И ты послушно отходила.
Потом вы садились в автобус и ехали за саженцем. Выбирал молодое дерево Умар-ака долго, придирчиво, точно невесту. Тут ногтем ковырнет, там пальцами потрет. Хотя ты, стоявшая рядом, знала – не невесту отец себе выбирает, а сына.
Своих детей у старика не было. Двух жен в молодости поменял, а всё без толку.
Зато деревья у старого Умара росли удивительно. Особенно плодовые. И чинары.
Выбрав наконец нужное, вы тряслись в том же автобусе домой. К дворовой земле вокруг саженца Умар-ака тихо подкладывал свою, из носового платка…
Ингу забрали за хулиганство. Приехали, взяли нужные показания у соседей.
Через месяц, правда, выпустили. Еще хорошо отделалась. Вернулась, идет по двору, вся черная. Это понятно. Не на курорте побывала. С государством ругаться – себе дороже.
Вернулась Инга и сразу к Умаровне бросилась. Стоит, в дверь ей колотит, кричит: «Умаровна! Умаровна! Это я, не бойся…» Пришлось кому-то из соседей выйти, сообщить, что Умаровну увезли. Инга даже не спросила куда. Понятно, куда Умаровну с ее мозгами увезти могли. Как Ингу забрали, скоро и Умаровну увезли. Да, жалко. Никому почти не мешала. Зато неприятных запахов меньше. Надо еще насчет квартиры ее узнать, а то Инга, глядишь, себе ее отхватит.
И деревья, как Ингу забрали, тоже спилили. И не одно уже, а три. Пусто теперь во дворе, можно представить, какой летом солнцепек будет. Гуля, домкомша, рот открыла, так ей быстро объяснили, чтобы шла своими делами занималась. Потом ходила по квартирам, деньги на елки собирала, заставили все-таки ее елки взять. Ладно, хоть какое дерево. Может, приживется, если кто-нибудь поливать будет, у кого других дел больше нет.
Сидит Инга на скамейке возле подъезда, курит.
А во дворе подготовка к суннат-тою[6] идет, у Гулиного внука. Доски на железные опоры кладут, клеенкой покрывают. На плов остатки веток пошли, Гуля успела набрать для себя. А что делать, жизнь ведь продолжается. Женщины сидят на корточках вокруг таза, морковь чистят. На Ингу поглядывают, могла бы помощь предложить. Сама виновата, между прочим. Занималась бы тихо своим спортом, никто бы слова ей не сказал. Но к столу потом ее позвали, всех звали. Пошла Инга к столу, посидела, выпила даже немного. Танцы начались, музыка гремит. Стали женщины танцевать, на месте, где деревья раньше были. Ингу из-за стола вытащили – идем тоже, чего зря сидеть? Вышла Инга, вначале как столб стояла, потом вдруг давай вертеть, руками, бедрами, тем, сем. На пень от срубленного дерева влезла, руками вертит и губами неслышно шепчет. «Будьте вы прокляты…» И руками крутит. «Будьте вы все прокляты…» И приплясывает.
Жало
Сразу чтобы потом не докапывались говорю что УБИЙСТВО произошло из-за случайности самообороны, не я на него первый а он на меня я вообще против убийства, я позитивный, реально редко дерусь, почитай характеристику на меня дали матери в махалле ей адвокат посоветовал и она туда пошла там такое про меня не знаю сколько она им сунула, ошибок дофига я и то лучше справку напишу, мать там наверно плакала чтобы они хорошо написали вот это меня реально БЕСИТ зачем она везде плачет?!?! Там еще что занимаюсь спортом провожу здоровый образ жизни. Блин! Всё из-за этого УБИЙСТВА жил нормально работал даже хотели отправить на компьютер. И продукты были но я против их чтобы на них Азиз-ака нам деньги на холодильнике клал, я бы научился компьютеру и уехал в Ташкент они меня бы там вообще с руками и ногами. У меня же талант математики я бы так заработал и ремонт в ванной бы а то унитаз гостям показывать стыдно. А тут такая лажа человека убил по случайности, я правду говорю но мать права что Азиз-ака меня отмазал только зачем она всегда это вспоминает я и так ему пять раз спасибо! А Азиз-ака она не любит просто благодарность, что он отмазал и материально дал денег но она же сама не материальная она много читала а потом стала инвалид и я думал всегда что буду ее поддерживать от других и тут блин это УБИЙСТВО!
Удар.
Снова удар.
Остановка замирает.
Светит солнце. Для двух старух, для парня, для всех людей на остановке. Для парня, который наклонился над упавшим.
Для упавшего – уже не светит. Он уже под другим солнцем.
Под совсем другим солнцем.
Я хочу быть КУЛЬТУРНЕЕ не только из-за матери. Например я пишу вот этот дневник для себя чтобы в старости поприкалываться но я не пишу некоторые слова я их пробовал написать ну да выглядят как будто харып писал а когда в разговоре то они ничего нормально только не с матерью, от обычного х… ее трясти начинает «Руслан, эти выражения при мне не говори!» Ладно ладно.
Всю ночь за стенкой кричала женщина может кайф а может били, я хотел постучать вместо этого закурил. Опять вот конкретно кричит я пытаюсь вспомнить кто там вообще за этой стенкой может садисты конечно реальные садисты хочу постучать чтобы задумались садисты суки засыпаю.
Утром спросил мать, она
