Когда в гетто входило гестапо, охранник давал два звонка. Один звонок означал - "Мурер", а Мурер означал - "ворота".
Тому, кто не был в гетто, никогда не понять всего значения этого слова и не постигнуть, что кроется за ним. Ворота - символ гетто. Подле ворот заканчивается наш мир. Ворота - свидетели нашего существования и нашей смерти. Когда в гетто акции, то не говорят "Берут людей", а говорят: "Ведут к воротам". Какой тревожный, жуткий слух ни прошел бы, он обязательно начинается со слов:
- На воротах что-то неладно.
Ведомые на смерть сохраняют искру надежды, пока еще находятся по эту сторону ворот, но когда за ними захлопываются тяжелые створки, они знают, что пришел конец.
Мурер частенько "навещает" ворота. Ему незачем углубляться в гетто. Он внезапно влетает на своей машине в самую гущу столпившихся перед узкой калиткой и тотчас берется за дело. Находит у одного буханку - бьет по лицу и отправляет на отсидку в тюрьму гетто. Продолжает шарить. Ястребиный взгляд пронизывает каждого, руки ищут новую жертву. Не всегда он обыскивает сам, порой только наблюдает, а под его присмотром ведет обыск еврейская полиция.
Иногда она успевает предупредить возвращающихся, что на воротах Мурер, и тогда никто ничего не проносит. Калитку минуют сотни и тысячи, полиция усердствует, но не обнаруживает ничего.
Мурер смотрит. Внезапно указывает на кого-то. Еврей, как и остальные, ничего не несет в этот день домой, но Мурер бьет его рукояткой пистолета по голове и, проломив череп, отправляет раненого в Лукишки. У еврея не был пришит, как положено, один из уголков желтой заплаты...
Иногда на воротах наказывают плетьми, порой отбирают деньги: евреям воспрещается иметь деньги, говорит Мурер.
Так мы стоим в длинных колоннах, тысячи людей, в хвостах, вытянувшихся до улиц Завальная и Конская. Каждый из нас ждет своей очереди, чтобы быть оплеванным и раздавленным. Те, что стоят подальше от ворот, поедают добытые припасы, что съедено, то, во всяком случае, наше. Кто-то давится чересчур большими глотками молока, другой разрывает булку - сотни людей, стоя на улице, едят в дикой спешке и страхе. Картофель и мука летят на мостовую. Но выбрасывать тоже надо осторожно, чтобы кто-нибудь не заметил. Но деньги - что делать с деньгами?!
Бывало, стоим часами, а по очереди передается от человека к человеку: раздевают догола, бьют плетьми, за всем наблюдает Мурер.
Всякого, кто входит в калитку, останавливают и, отводя в сторону, приказывают вынуть деньги, обыскивают, а затем женщин все-таки заставляют раздеваться рядом с мужчинами. Застеснявшись, одна из женщин отворачивается к стене. Мурер велит ей повернуться лицом. Смеется. "Перед еврейской полицией не стесняются". Голых людей, у которых найдены деньги, избивают плетьми. Отстегали девушку, виновную в попытке пронести 300 граммов хлеба. Бьют женщину, у которой нашли 15 пфеннигов. Утомившийся Мурер снижает наказание до одного удара плетью. Прежде чем поднять плетку, еврейский полицейский советует жертве поблагодарить заместителя окружного комиссара за его милость. Получив удар, еврей благодарит.
А иногда Мурер ведет себя на воротах необъяснимо мирно: не обращает внимания на неестественно раздувшиеся пазухи мужчин и заметно раздобревшие фигуры женщин, стоит возле калитки, наблюдает и не издает ни звука. В таких случаях страх усиливается, почему молчит? Почему сегодня не приказывает бить плетьми?
День за днем, утром и вечером проходим мы через узкую калитку в больших дощатых воротах. Каждый день нас преследует все тот же животный страх, ждет очередное унижение.
Мы заранее чувствуем на своем теле грубые лапы полицейских и штурмовиков. Дважды в день мы отходим от ворот, снедаемые отвращением к самим себе, к своей оплеванной душе и опозоренному телу.
Однако то была "спокойная", "нормальная" жизнь: ведь акциям пришел конец, больше нет массовых убийств. А может быть еще и потому, что на самом дне души теплится лучик надежды - авось, выживем и переживем их! - сердце покорно сносит позор, издевки, плети.
БАРУХ ГОЛЬДШТЕЙН - ЧЕЛОВЕК ТИХИЙ И ЗАМКНУТЫЙ. Неразговорчив. Его высокая, худая фигура не привлекает особого внимания. В течение многих лет он был членом киббуца и, по-видимому, считался одним из преданных товарищей, хотя ничем особенным не отличался.
Теперь Барух живет в "шитуфе" на улице Страшунь 12 - самый взрослый среди нас и самый серьезный. Товарищи любят этого тихого парня, который никогда не повышает голоса, не раздражается, не заискивает перед немцами. Барух работает в "баутелагере" в Бурбишки. Там расположены большие немецкие склады боеприпасов.
Евреи, как правило, работают на складах чернорабочими: меньшинство занято на квалифицированных работах. У Баруха - золотые руки. Он назначен в оружейные мастерские. Здесь приходится чинить оружие, а также собирать его из новых частей, здесь можно выучиться всему. Барух трудится отлично и заслужил расположение немцев. Гауптман "баутелагера" начинает доверять ему.
Однажды Барух явился на работу с перевязанной рукой. Целый день он работал одной рукой, вторая, замотанная бинтами, беспомощно висела. Баруху повезло. В приемной гауптмана на верхней полке лежал пистолет, а Барух уже давно подстерегал удобный момент. Спустя минуту он уже был в уборной. Там он сорвал повязку и прибинтовал пистолет к руке.
Работа окончена. Конвоир хмуро поглядывает на рабочих, но главное испытание - ворота. Колонна нервничает: сегодня "несут" муку, купленную у полек-спекулянток и запрятанную в мешочки под одеждой. Один Барух спокоен. На воротах усиленная проверка. Барух проходит. Он "чист". Один из полицейских взялся было за него, но Барух охнул от боли, когда его схватили за бинты. На Рудницкой 7 (блок "баутелагера") евреи облегченно вздохнули: каждый пронес мешочек с мукой. Барух доставил сегодня в гетто еще один пистолет.
Для нас это был один из редких в гетто радостных дней. Один-единственный пистолет, - но все мы уже принялись строить грандиозные планы. Нам рисовались целые склады оружия, и мы уже предвкушали ту уверенность, какую оружие придает своим владельцам. А сиявший Барух поглаживал ладонью холодную сталь и ровным голосом растолковывал устройство пистолета.
Впоследствии кража оружия и его доставка в гетто стали обыденным делом.
Опасность - неизменная спутница всякой подпольной работы. Но кто не был в гетто, тот никогда не поймет, что такое массовый страх, страх круговой поруки.
Мысль о коллективной ответственности гнетом лежала на душе каждого еврея в гетто, придавливала все народы, порабощенные немцами, и наводила массовый страх, который парализовал любую мятежную мысль, всякое действие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
