а потом и прокатиться по кругу.
Однажды Ясмин с ужасом увидел, как Котенок взобрался на ограду, к которой был привязан злобный жеребец, а потом и вовсе перелез к Лясару на спину. Во дворе, казалось, от ужаса замерли все. Всем был известен его агрессивный норов и то, что никто кроме Салаха не мог его даже оседлать. А тут ребенок забрался на жеребца и очень удобно уселся на широкий круп, а потом стал ползком передвигаться ближе к холке. Лясар продолжал хрупать овес из мешка, привязанного к ограде, не обращая внимания на ерзанье на своей спине. Но стоило только одному из альф двинуться к нему с намерением снять ребенка, как жеребец бросил жевать и стал злобно коситься, примериваясь, как бы половчее лягнуть нарушителя личных границ.
Альфа сразу отступил, не хотелось, чтобы жеребец, начав лягаться, скинул со спины Котенка. Однако сам хулиган и не думал бояться. Он удобно уселся на спине Лясара и, схватившись за гриву, стал толкать его пятками, принуждая к движению. Жеребец косил глазом на карапуза, вывернув крутую шею и встряхивая головой. Ясмин от страха забыл, как дышать. К жеребцу с двух сторон подкрадывались Усама и Аббас в надежде успеть перехватить Котенка, когда жеребец сбросит ребенка. Но Лясар, похоже, не собирался взбрыкивать, наоборот, он собирался защищать ребенка от альф, настороженно поводя ушами и косясь на их осторожные движения.
Все это безумие остановил Ясмин, он подошел к жеребцу, не прячась, с стороны морды, позволив обнюхать себя, чтобы жеребец услышал запахи и его, и ребенка, и Салаха. Жеребец внимательно обнюхал протянутое ему яблоко и, схрупав угощение, позволил омеге снять с себя юного наездника. А после этого опять засунул морду в мешок с овсом на изгороди, как ни в чем не бывало.
У Ясмина от страха подгибались ноги, он первый раз в жизни не знал, что делать, то ли отшлепать хулигана? Обцеловать от облегчения, что всё обошлось? Или наорать, чтобы больше не лез к жеребцу? От репрессий пришлось отказаться, увидев с каким восхищением и уважением на него смотрят другие альфята. Все-таки Котенок ещё и сын наследника, а значит, не стоит наказывать его за безрассудную храбрость (а вернее сказать, за детскую дурость), но омега решил, что если и стоит поорать на кого, так это на взрослых, которые не усмотрели за ребенком. Но вспомнив, что эмир, скорее всего, отправит всех, кого сочтет ответственным на правИло, решил и от этого воздержаться. Ноги слабо подрагивали от пережитого ужаса, пред глазами мелькали картинки одна ужаснее другой. Но Ясмин улыбался и делал вид, что не понял, как все это было опасно.
Может быть, для всех время и бежало быстрее быстрого, но только не для Олли. Он жил от одного письма Саида до другого. И время тянулось, как патока. Он теперь переписывался и с Саидом, и с Шади в равной степени. Он знал о делах в соседнем эмирате больше, чем о том, в котором жил. Шади рассказывал о концертах и спектаклях, которые они проводили, а Саид присылал Олли стихи. Омежка после этого ходил по дому рассеянный и мечтательный. Он открыл для себя удивительный мир поэзии и теперь его все чаще можно было застать в библиотеке. Филин на него фыркал, а Збигнев подбрасывал томики стихов с цветными закладками на наиболее нежных, по его мнению, стихах.
Хани даже немного обеспокоился таким поведением сыночка, но жада уверял его, что не о чем беспокоиться. «Дальше стихов у них еще не пошло» - уверял жада, сыто поблескивая глазками. У Хани и так голова шла кругом, у Бусинки резались зубки, а еще наступило время сбора первого урожая винограда. Он провел инспекцию виноградников и обнаружил новую завязь соцветий и занялся перепиской с институтом, выспрашивая о том, стоит ли оставлять завязь и разрешать лозе снова плодоносить или дать растению отдохнуть?
Деревья плодоносили в постоянном цикле, как домашние растения. На одном дереве порой были цветы, созревающие и уже созревшие плоды. Хани вначале переживал, что деревья пострадают от такого обильного плодоношения, но, похоже, им комфортно жилось под ярким солнцем Сабаха. Хани пересадил в открытый грунт очередную партию саженцев, теперь уже не привозную, а самостоятельно выращенную на планете. Марк расширил защитный купол на случай песчаной бури, чтобы омега не переживал за свой молодой сад.
У Олли приближался день рождения, и, когда папа спросил его, какой бы он хотел получить подарок, омежка попросил, чтобы Саиду разрешили приехать в гости. Хани в ответ поджал губы и сказал, что не уверен в таком «подарке» для молодого омеги. Саиду было запрещено появляться в эмирате отца после того «безобразия, что он устроил в оазисе». Олли обиделся на папу и пошел на поиски жада. Но мудрый Айдан уговорил расстроенного ребенка не торопить жизнь, ведь «молодость так не долговечна, а Саид и так никуда не денется!»
Олли задумался над советом, и в итоге, в его голове созрел коварный план. Он тщательно все продумал, а потом пошел к Усаме и передал ему плотно упакованный пакет с просьбой передать его Саиду. Он довольно улыбался, в пакете была туника Олли, в которой он ходил целый день. Во-первых, так Олли хотел показать Саиду насколько он вырос по сравнению с прошлым годом, а во-вторых, он надеялся, что альфа, услышав его запах, сам примчится в эмират.
Но в итоге Олли получил такой же тщательно упакованный пакет с головным платком Саида. От гутры умопомрачительно пахло альфой. Олли спрятал подарок, чтобы воспитатели не увидели и не отобрали, а на ночь положил его на подушку и спал всю ночь в обнимку с подарком. Утром в гарем прибежали перепуганные воспитатели с известием, что у Олли началась течка! Вдруг, без предупреждения! Дин, который зашел к Олли будить его на завтрак, увидел влажного от пота, тихо стонущего, потекшего омежку.
Хани, который, как торнадо, влетел в комнату к сыночку, не сразу унюхал спрятанный под подушкой «подарочек». Он вначале не понял, откуда в комнате омежки появился запах альфы и схватил за грудки Дина. Он обвинил его, что тот провел в комнату к ребенку альфу или не уследил, и альфа сам прокрался в комнату к лисенку. На крики прибежал жада, а следом Айюб. Дин был настолько напуган, что не мог говорить, за подобное нарушение его должны были казнить! Он только молча открывал рот, пытаясь выдавить хоть слово в свое оправдание.
Хорошо, что появился Айюб, он
