Победителю Чернову ничего не оставалось, как пускать в эти сферы парфянские стрелы из пленума ЦИК… Как-никак, но ему на этот раз было чем похвастаться. Вопрос только вот в чем: какова будет судьба вожделенного декрета? Это определялось весом земельных комитетов на местах. И вот именно сейчас поступили сведения о том, что в провинции, после июльских дней, начались аресты земельных комитетов агентами коалиции… В „органической работе“ первого кабинета Керенского, видимо, надо строго различать теорию и практику.
Чернов же на трибуне ЦИК имел большой успех. Его и проводили, как встретили, большой овацией.
На фронте хлеба, как мы знаем, должна была производиться двоякая работа: во-первых, собственно продовольственная – по проведению хлебной монополии, по усовершенствованию продовольственного аппарата и, во-вторых, общехозяйственная – на основе известной нам программы Исполнительного Комитета 16 мая… О чисто продовольственных делах докладывал министр Пешехонов, который с первого же слова объявил положение угрожающим. Об этом писали и говорили очень много. Армия уже давно перебивалась кое-как, и огромное дезертирство было в огромной степени связано именно с голодом. На местах начинались голодные беспорядки. Снабжение крупных центров падало день ото дня. Рынки быстро пустели и требовали бешеных средств, которые имелись только у буржуазии. Карточный же паек уже был вполне голодным. В Петербурге он равнялся тогда для лиц, занятых физическим трудом: хлеба 11/2 фунта в день, крупы 3 фунта в месяц, мяса 1 фунт в неделю, масла 3/8 фунта в неделю и 5 яиц в неделю. Но опять-таки это была только теория, которая далеко не совпадала с практикой.
Что же надо было делать? Как думал помочь, что проектировал, над чем работал советский министр Пешехонов?.. Он требовал „не только твердой, но и единой власти“, которая справилась бы с анархией и прекратила бы законодательство на местах. Иных проектов ЦИК не услышал.
– Вы знаете, – говорил Пешехонов, – какая опасность кроется в расстройстве хозяйственной жизни страны. При крайне неуравновешенном состоянии народной психики, при склонности масс поддаваться демагогическим призывам нам угрожает серьезнейшая опасность: не давая хлеба, крестьяне во многих местах начинают упрекать Временное правительство в неумении организовать народное хозяйство. При таких условиях мы можем прийти к катастрофе.
Я привел эти слова не для полемики, а для характеристики советской делегации» в министерстве. Комментировать тут нечего… На самом деле ясно, что делу могло помочь только решительное вмешательство государства, но осуществить его не только не умела, но и не хотела вторая коалиция. В этом направлении не было сделано по-прежнему ровно ничего реального. Поговаривали о разных монополиях и взятиях под контроль. Но эти разговоры с избытком компенсировались жесточайшей травлей против самой идеи «регулирования». Вбивая осиновый кол в программу 16 мая, вся буржуазия хором вопила о «свободе». А ведь теперь в министры снова протискивались биржевые тузы; тут было действительно не до «регулирования».
Правда, на этих днях предполагалось открытие Экономического совета… Не знаю, какими судьбами в состав советского представительства были включены Рязанов и я (всего было четверо или пятеро, но кто были остальные – не помню). 21 июля мы отправились на открытие в Мариинский дворец. В довольно торжественной обстановке премьер Керенский произнес довольно невразумительную, но очень «благожелательную» речь, в которой без надлежащего повода подчеркивал, что государственное управление отныне будет все более сосредоточиваться в одних (конечно, его собственных) руках, каковым фактом не следует смущаться… Но Керенский не пояснил, не следует ли этому смеяться.
Почтив рукопожатием каждого из присутствующих, министр-президент оставил председательствовать Прокоповича, а сам удалился к себе в Зимний дворец. Первое заседание Экономического совета было, конечно, посвящено организационным мелочам и привычным, пугающим докладам о критическом положении страны, особенно транспорта. Дальше началась академическая говорильня, которая демонстрировала практическую беспомощность. Никаких сомнений быть не могло: в наличной общей конъюнктуре это учреждение было ни к чему. Ни о каком «регулировании» не могло быть и речи. Теперь шел уже не саботаж, а прямое искоренение революции.
Как далеко ушло у нас дело с «организацией народного хозяйства и труда», недурно иллюстрирует и такой факт. Разговоры на эти темы в правительственных учреждениях направлялись, главным образом, в сторону организации снабжения деревни, которая без этого перестает давать хлеб. Но так как это дело было безнадежно, а деревня вопила, то селянский министр Чернов напал на плодотворную мысль: устроить « железный день» для деревни. Чернов объявил, чтобы все, кому дороги интересы отечества, несли в такой-то день, в указанное место гвозди, подковы, дверные скобки и всякий железный хлам. Все это для нужд деревни!.. Вот это и было «регулирование промышленности».
В заседании пленума ЦИК 19 июля было наконец предоставлено слово на эту тему докладчику экономического отдела, меньшевику Череванину. Докладчик при всей своей лояльности коалиции был вынужден придать своему выступлению форму «запроса», обращенного к правительству. И действительно, он раскрыл перед ЦИК удручающую картину. Он рассказал, как ввиду явного саботажа коалиционной власти неизбежный в революции процесс регулирования хозяйственной жизни силою вещей переходит к самочинным демократическим органам. Это – организация снабжения, которое создается на местах приблизительно по одному типу, слагаясь мало-помалу в довольно стройную систему. Однако эта творческая деятельность демократии встречает активное противодействие со стороны правительства, главным образом в лице члена министерства г. Пальчинского.
Этот господин, один из преданнейших и способнейших наемников российского организованного капитала, являлся в те времена главным воротилой коалиционной экономической политики. Занимая одновременно несколько важнейших должностей, он продолжал политику царского режима и расхищения народных производительных сил. Под его давлением Экономический комитет (исполнительный орган Экономического совета) в первом же своем заседании отказался утвердить Московский районный комитет снабжения, который уже успел предотвратить развал металлургической и текстильной промышленности Московского района… Между прочим, в качестве руководителя важнейшего учреждения по топливу (Осотоп) Пальчинский держался с таким цинизмом по отношению к демократическим организациям, что из этого учреждения принуждены были уйти не только представители Совета, но и делегаты старых земств и городов (Земгор); но зато в нем остались представители Государственной думы и Государственного совета…
Докладчик экономического отдела предлагал пленуму ЦИК обратиться с запросом к министрам-социалистам: намерены ли они терпеть дальше такое положение дел и принимают ли они меры к решительному пресечению деятельности г. Пальчинского?
Правому меньшевику Череванину отвечал его товарищ по партии, большой экономист и притом циммервальдец, министр труда Скобелев. Не в пример интерпеллянту, он утверждал, что Временное правительство относится к демократии вполне благожелательно; но, конечно, самочинных действий оно признать не может; надо подождать, пока Экономический совет выработает общие положения и общегосударственные законы. Надо подождать… Спасение же в сильной власти. Да, ни в чем ином. И демократия это поймет и коалицию поддержит…
Так обстояло дело на втором главнейшем внутреннем фронте. Прибавлять тут нечего. Разве только присовокупить случайно попавшуюся сейчас на глаза газетную заметку: того же 19-го числа Гоц на Невском судостроительном заводе призывал рабочих подписываться на «заем свободы». Вот это реальное дело для государства!
В пленуме ЦИК не было доклада о нашей внешней политике, о революционной политике мира: дипломатия не была уделом «подотчетного» министра-социалиста и находилась в руках Терещенки. Но все же посмотрим, кстати, что происходило при второй коалиции на этом самом важном из всех фронтов.
Можно ли сомневаться в том, что для мира теперь ни правительством, ни Советом не делалось ровно ничего. Теперь о мире даже не говорили — хотя бы в тех лживых словах, которых так много произносили раньше. За более важными делами теперь забыли о мире. Вся послеиюльская обстановка способствовала тому, что говорили теперь не о мире, а о войне «в согласии с доблестными союзниками»…
Вся советская работа для мира выражалась ныне разве только в деятельности советских делегатов за границей. В то время они находились в прекрасной Франции, где газеты травили их, как свора собак. На родине революций им приходилось более туго, чем где-либо. Правда, их принимали, с ними заседали на банкетах разные высокопоставленные лица. Но, разумеется, ни о каких дипломатических успехах тут не могло быть речи. В вялых трафаретных репликах, в набивших оскомину формулах о борьбе за право и справедливость французские правители «отводили» все «представления» русских пацифистов. Все их предварительные дипломатические открещивания от сепаратного мира решительно не помогали делу…
