Вопрос о личной гигиене при такой ситуации с водой и вовсе никого не тревожил — гигиены здесь не существовало. Максимум — соломинкой почистить зубы. Два года без ванны, без косметики, без парикмахера, без туалетной бумаги и прокладок. Нудная тяжелая работа в пыли, на солнцепеке. Зимняя ночная стужа, когда снег залетает в щели сарая и находит твое тело даже под слоем соломы. Постоянный стресс, сжигающий нервы. Отвратительная пища и не менее ужасная вода, отсутствие витаминов и самых элементарных лекарств, изорванная одежда, превратившаяся в грязное тряпье.
Женщины превратились в жутковатых мегер.
Даже это не мешало мужчинам громогласно строить планы по покорению «женского барака». Пустая болтовня — дальше слов ни у кого смелости не хватало. Андрей на обоняние не жаловался и уже сам не мог точно сказать, от кого же воняет сильнее: от женщин, или от аборигенов.
Гнус первый ухватил свою порцию, моментально юркнул в сторону. Андрей вытянул руки, сердце забилось в два раза быстрее, гулкие удары отдавались в ушах. «Адреналиновый миг»: корявые лапы раздатчика, поросшие редкими пучками грязной щетины, прибор несовершенный — размер выданной порции мог варьировать в широких пределах. Сколько этот гад зачерпнул — все твое. В ладони упал комок сырой «халвы»: смеси из размоченных зерен степных злаков, какой-то непонятной крупы, трав, корешков, кусочков вяленной рыбы, волокон мяса, непонятного происхождения, и, вроде бы, толченых орехов и грибов. Все это приправлено плесенью, грязью и песком. Вкус соответствовал описанию — редчайшая гадость. А куда деваться: в местном меню всего два вида блюд — «халва варенная» (варится с вечера, раздается поутру, обычно с кучей мух, успевающих влипнуть в теплую поверхность) и «халва моченая» (котел засыпается ингредиентами с вечера, к содержимому добавляется грязная вода, утром размокшая клейкая масса раздается голодающим).
Пайка ему досталась средняя. Он не сильно огорчился — главное, что не маленькая. Добавки здесь не практикуются. Отойдя к южной стороне башни, присел, прислонился спиной к стене. Камень прохладный — нагреться на рассветном солнце еще не успел. Сойдет и так.
Свою порцию Андрей пережевывал не спеша. Те, кто слишком рьяно глотал свои пайки, вымерли еще в первый год. Врачей среди пассажиров не было, но, судя по симптомам, это было похоже на аппендицит. Так что спешить не стоит, да и не следует забывать советы покойного Васильевича по поводу благотворного влияния слюны на процесс переваривания грубой пищи. Пока все не покушают, никого на работу не погонят. Сорок девять аборигенов и девятнадцать выживших пассажиров питались из одного котла — насчет еды здесь равенство полное. Да и насчет остального, в принципе, то же самое — одинаковая работа, одинаковое отсутствие гигиены, даже сараи у них одинаковые и спят на такой же соломе. Аборигены даже в очереди к котлу стоят наравне со своими пленниками — кто первый к раздатчику прорвался, тот первый и получит свою порцию. Раздатчику без разницы кому давать — человеку или лысоватой обезьяне. У аборигенов одна привилегия — у них есть оружие. Дротики и топорики у дистрофиков, стальные секиры у горилл. Но пока человек работает, и пока не пытается покинуть территорию поселка, оружие ему не угрожает. Да и в случае нарушений, убивать не торопятся — начинают «воспитание» с предупредительных побоев.
Лысый, присев рядом с Андреем, уточнил:
— Ты сегодня на носилках с утра будешь?
— Ну да, если туда погонят.
— Обух с тобой не пойдет, он захромал что-то сильно. Вон, сам посмотри.
— Нога так и гноится?
— Угу… Нельзя ему сейчас на носилки. На замазке побудет сегодня, а там посмотрим.
— Давай тогда Кира ко мне в пару.
— С ним тебе неудобно будет — он ведь тебя выше сантиметров на двадцать.
— Про двадцать ты маленько загнул. Но, с Обухом, спорить не буду — гораздо удобнее. Мы с ним сработались неплохо.
— Кроме Киркорова с тобой никто долго не выдержит. Ослабли мы все. Ты, Кир и Обух самые крепкие у нас сейчас.
— Да знаю я… что ты мне рассказываешь…
— Давай до обеда с Кирей натаскай побольше комков. Потом я с Гнусом потихоньку дотаскивать буду, а вы на замазке отдохнете.
— А что у Кира с обувью?
— Прапор ему пластик наплавил новый на подошвы — не должны развалиться.
— Смотри — там, на спуске, обувь рвется влет. Если останется без «колес», труба будет.
— Не должно. Боты у него немногим хуже твоих. День точно протянут, а там, может, Обуху получше станет.
— А если Обуха боты Киру сегодня передать?
— Не, так не пойдет — у Киркорова лапы размера на три больше. Ему можно детские ванны вместо калош носить… баскетболист наш… А чего это наши охраннички не торопятся? Пожрать всем раздали, а не шевелятся… Чего это они? А?
— А я откуда знаю? Раз они не торопятся, то и мы не будем вперед бежать.
— Да это само собой. Просто интересно… У них же всегда каждый день одинаковый…
— Вон Чубака дожевывает свой навоз, сейчас начнется.
* * *
Из сорока девяти аборигенов восемь принадлежало к расе «орангутангов-горилл», сорок один к «дистрофикам». Первых люди звали по кличкам: каждому подобрали свою. Несмотря на внешнюю идентичность «обезьяны» отличались друг от друга индивидуальными признаками и манерой социального поведения. Чубака — самый заросший из соплеменников, с настоящей бородой из густо растущих длинных щетинок, с мутными глазами, сверкающими из-под чудовищно мохнатых бровей. Обычно именно он назначает пленникам фронт работ, да и остальными аборигенами, вроде бы, командует. Корявый — этот наоборот лысоват, к тому же левое колено у него изуродовано, нога до конца не разгибается — от этого он вечно перекошен на левый бок. Обычно он по вечерам загоняет пленников в сараи, а утром открывает им двери. Жмот — одноглазый, по виду очень стар, щетина почти вся поседела, кожа на доспехах прогнила, и ему приходилось скреплять деревянные детали какими-то сомнительными веревочками. Жмот был бессменным раздатчиком пищи.
«Дистрофикам» клички не назначали. Мало того, что они будто под копирку созданы, так еще и в дела пленников обычно не лезли. Правда, в случае побега, именно дистрофики немедленно кидались по следам беглецов. Уйти от них нереально — скорость ходьбы у этих тварей равна скорости легкого бега у человека. Сутки — больше никто за пределами поселка не продержался. Лишь Киру однажды удалось побегать подольше, да и то лишь потому, что охрана поздно узнала про побег. Пойманных беглецов дистрофики приводили обратно, здесь их для профилактики могли жестоко отлупить обезьяны, но могли и не жестоко. После наказания бедолаг опять приставляли к рабскому труду. Поначалу бегали часто, но сейчас уже с год никто не дергается — поняли, что это бессмысленно. Даже Андрей утихомирился — шесть попыток на его счету. Больше только у Киркорова — тот до сих пор пытался сдернуть чуть ли не ежемесячно и никто уже не мог точно сказать, сколько раз за ним гонялись прыткие дистрофики.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
