– Почему?
– Пускай немцы думают, что мы нарочно не связались железной дорогой. Мнимый умысел иногда маскирует промах. Вернетесь в Полярное. Я прикажу выдать вам полушубок.
Незлобин покачал головой.
– Так вы теперь куда?
– В госпиталь, – сказал Незлобин. – А то загляну в военкомат, и меня снимут с учета.
– У вас есть направление в госпиталь?
– Да. Кроме того, у меня есть Нина Викторовна, которая устроила меня в Боткинскую больницу.
– Это другое дело. Ложитесь. Теперь язву лечат быстро, в три недели. А потом снова на Северный флот. Вы хорошо написали.
– Еще что будет! – сказал, смеясь, Незлобин. – Я еще не статью для подвала вам принесу, а роман.
– О войне?
– Нет, о любви.
К его удивлению, редактор принял это сообщение серьезно. Его маленькая мордочка стала задумчивой и почему-то грустной.
– Моя мечта, – вздохнув, сказал он. – Но это не удалось даже Чехову. Впрочем, он не писал романов.
Из редакции Нина Викторовна потащила его смотреть новую комнату на маленькой улице Маркса и Энгельса. Грязный подъезд выходил на захламленный двор. На первом этаже дверь открыла закутанная-перекутанная старушка, похожая на крысу, вставшую на задние лапы и напялившую на свою маленькую головку вязаный колпак. Сходство с крысой подчеркивалось довольно длинными усами, топорщившимися, когда она улыбалась. Как ни странно, но улыбалась она хотя и льстиво, но с выражением, которое можно было, пожалуй, выразить словами: «Я вам еще покажу!»
– Познакомьтесь, – сказала Нина Викторовна.
Незлобин назвал себя.
– Эвридика Прокофьевна, – пробормотала хозяйка. Фамилию Незлобин не расслышал.
Комната была большая, светлая, с лепным потолком, с большой печкой, с письменным столом, на котором стояла старинная лампа под длинным медным козырьком-абажуром, заваленная рухлядью, как, без сомнения, и вся эта (Незлобин, проходя, заглянул в столовую) грязная, видимо, давно не видевшая швабры и мокрой тряпки квартира.
– Послушайте, Эвридика Прокофьевна, – сердито сказала Нина Викторовна, – вы же обещали мне прибрать комнату.
– В этой комнате, – ответила хозяйка с восторженностью, показавшейся Незлобину несколько странной, – зимой можно умереть от жары. Дрова на ваш счет.
И она почему-то предложила Нине Викторовне купить у нее дрожжи.
– Очень полезно, – сказала она, значительно выпятив усатые губки. – Питательнейший продукт. Сахарно-дрожжевое брожение.
За комнату она запросила тысячу рублей в месяц, и, хотя Нина Викторовна с ужасом всплеснула руками, Незлобин согласился.
– Боже мой, – сказала она в трамвае, когда они ехали в Боткинскую больницу, – я устроила вас в сумасшедший дом.
– Не беда, – смеясь, ответил Незлобин. – Одного не понимаю: почему она предложила вам купить у нее дрожжи?
– А черт ее знает! Очевидно, она торгует дрожжами на рынке.
– Видите, как интересно! Усатая хозяйка, торгующая дрожжами. Эвридика! Супруга Орфея!
– Интересно для комедии?
– Не знаю. Я не драматург. Может быть, для романа?
В больнице его долго осматривала толстая докторша, не умолкавшая ни на минуту.
– У нас нет офицерских палат, у нас все равны, от дворника до министра. Для нас весь мир делится на больных и здоровых. Впрочем, до здоровых нам нет никакого дела. Здоровые, как правило, не нуждаются в медицине. Раздевайтесь. Вы знаете английскую пословицу: «One apple a day run the doctor away»… «Одно яблоко в день гонит доктора прочь». Вы любите яблоки? Так вот, они все-таки медицину не отменяют. Нет, раздевайтесь совсем, я не девочка, мне не восемнадцать лет.
– И трусики?
– Не надо. На зону, облеченную в трусики, у вас, я полагаю, жалоб нет?
«Сволочь», – почему-то подумал Незлобин.
– Ложитесь. Здесь болит?
– Да.
– А здесь?
Девушки-санитарки пробегали через приемный покой, не обращая на голого Незлобина никакого внимания.
– И здесь болит.
– Если здесь болит – это одно. А если здесь – совершенно другое.
Подтянув трусики, Незлобин достал из портфеля рентгеновский снимок.
– Снимали в Полярном. И меня смотрел главный хирург Северного флота, – соврал он.
Докторша подошла к окну и долго рассматривала снимок.
– Это очень хорошо, что вас смотрел главный хирург Северного флота. Сейчас мы заполним карточку и отправим в седьмую палату. Кстати, почему в седьмую? Впрочем, я читала ваше направление. Именно в седьмую. Для приема пищи можете вставать к столу. – Она что-то записала в карточку. – Щадящая диета.
БЛОКНОТ НЕЗЛОБИНА
1. Как ни сложна жизнь личности, жизнь человека еще сложнее.
2. В Полярном я был в отъезде от самого себя. Теперь я вернулся – не к себе, а к Тале, о которой я вот уже месяц ничего не знаю.
3. Чтобы писать ясно, надо поставить себя на место читателей. Взглянуть на страницу чужими глазами.
4. Что-то носить в душе, чувствовать, уметь – и не уметь раскрыть себя – какая мука!
5. Сотой доли ее существа хватило бы, чтобы вставить эту долю в оправу и резать ею стекло, как алмазом.
6. Откровенный разговор – развертывание души. То летишь вперед, то возвращаешься. То надеешься, что будет угадана скрытая надежда, то уходишь в сторону, не зная, что именно там, в стороне, таится самое
