— Не могу… Не могу… — только и шептал Владимир.
Его прерывистое дыхание мешало говорить.
— Ну хорошо, — сжала губы Вера, — делай для себя.
— А ты?.. Ты?
— Я не могу так!
— О-о!!! — выражая крайнюю степень наслаждения, Володя весь напрягся, тело его покрылось испариной.
Затем оно обмякло, и он опустился рядом с Верой, пытаясь отдышаться.
Она, облокотившись на ладонь согнутой в локте руки, смотрела на удовлетворенное лицо любимого, другой рукой гладя его повлажневшие короткие волосы. Наконец он открыл глаза, притянул ее к себе, обнял:
— Извини, дорогая, я потерял голову.
— Я понимаю тебя, не надо извиняться.
,
— Сейчас, Вера, я сделаю все для тебя!
— Отдохни! Давай поговорим пока. Ты ведь не только от страсти делал мне больно, признайся? Ты за что-то мстил мне? За что, Володя?
— Ты не права.
— Я права. И ты это знаешь. За что ты мучил меня? За то, что когда-то произошло в училище? Не пора ли забыть те ошибки, которые мы по молодости понаделали тогда, лишив себя счастья?
— Глупости! Я о том, что ты сказала, даже не подумал.
— Тогда, может, из-за тех слухов, которые вьются вокруг меня, как вороны черные?
Владимир на этот раз промолчал.
— Понятно! Но почему тогда сам не спросишь меня, были ли у меня мужчины, кроме Крамаренко?
— Вера!
— Нет, Володя, давай разберемся до конца. Чтобы к этой теме больше никогда, слышишь, НИКОГДА не возвращаться.
— Хорошо. Спрашиваю, были ли у тебя мужчины, кроме мужа, и как много их было?
Вера задумалась.
— Вот ты как поставил вопрос? Ладно, отвечу. Да. Были. Двое! Много это или мало? Но никак не весь гарнизон, как утверждают злые языки. И это объяснимо. Я же женщина, мне ласки хочется, любви, а не дежурной случки по супружеским обязательствам перед мужем. Мужика нормального, а не пойми что рядом под боком. Но, учти, все это было до тебя. До того, как появился ты.
Знаешь, когда семь лет назад ты обнял меня на дискотеке, а потом проводил домой, во мне все перевернулось.
Я почувствовала, что полюбила тебя. И все было так хорошо, пока та новогодняя ночь все не испортила. Но не будем об этом, а вернемся к твоему вопросу.
— Вера!
— Подожди, я должна сказать все до конца. Вернемся к тем двоим, что были у меня, кроме мужа. Я пыталась найти в них хоть каплю того, что присуще тебе. Не видя тебя, я пыталась создать, не знаю, как это лучше выразить, твой образ в другом. Пыталась увидеть подобие тебя. Создать для себя этакую волнующую сказку… Но, как выяснилось, сказок в жизни не бывает. В большинстве случаев, тех, кого я выбирала, интересовало только мое тело. И еще осознание очередной победы. Никому не было дела, как я страдала после таких встреч, да и не знал никто этого. И ты не сможешь понять, как я тогда ненавидела себя, свое тело, свою душу. Больше я никого не хотела видеть, поняв, что ты — это только ты и другого, даже похожего на тебя, мне не надо. Поняла и смирилась. Ты вправе не верить мне, но я сказала правду, единственную правду, в отличие от того, что говорят обо мне, да и наплевать мне на все эти слухи! Обидно только.
Бережной перехватил нить разговора:
— Вера! Я понимаю тебя, не надо ничего говорить.
Я тоже не вел монашеский образ жизни, был женат. Ты в курсе той глупости, что я совершил. Но вот тогда я действительно мстил. Но не тебе, а себе. За то, что так подло, и в этом ты была права, погубил наше счастье. Своими руками уничтожил его… Жизнь с проституткой, естественно, не сложилась, мы разошлись, я тоже имел женщин, но ни с одной не испытал даже близкого к тому, что испытывал с тобой за месяцы наших близких отношений! Ты же не упрекаешь меня в этом? Не надо больше ничего говорить. Извини меня, я так виноват перед тобой! Я люблю тебя и хочу вновь и вновь. Давай лучше подарим оставшееся время друг другу. Главное я понял, что ты любишь меня, и судьба в конце концов свела нас вместе.
Он припал к ней, медленно гладя упругую грудь, целуя шею, мочки ушей, губы. Сейчас он был нежен, как тогда, семь лет назад, и ласка сразу возбудила Веру. Она вся отдалась любви. И вновь испытала то, что никогда ни с одним мужчиной не испытывала. Тот же удар наслаждения, от которого потемнело в глазах. Она опять падала в бездну одновременного удовлетворения желаний.
— Вова! Володенька! Я вновь почувствовала себя женщиной. Как это прекрасно!
— Немного шампанского?
— Пожалуй!
Володя аккуратно отстранил от себя любимую женщину, поднялся, налил фужеры, присел на постель, передал Вере бокал искрящегося в свете свечей шампанского.
Они молча, смакуя напиток, выпили.
— Вера, у вас с Крамаренко есть дети?
— Да. Мальчик. Он сейчас у матери Геннадия. Здесь, сам понимаешь, ему даже учиться негде. Мы видимся с ним, когда приезжаем в отпуск. Я так скучаю по нему!
А почему ты вдруг спросил об этом?
— Хотел бы взглянуть на него. Он на тебя, наверное, похож?
— Не знаю! Я считаю, что на меня, Крамаренко — что на него. Как обычно!
— Понятно.
— Володя! А знаешь что? Может быть, я сошла с ума, да так оно, наверное, и есть, но вот прямо сейчас я захотела ребенка от тебя. Чтобы ты всегда был во мне и со мной, как бы дальше ни сложилась жизнь.
— Ты серьезно?
— Абсолютно! Поставь, пожалуйста, бокал и иди ко мне. Иди, любимый!
Майор Крамаренко вышел из штаба поздно, перед самым отбоем, когда роты маршировали на вечерней прогулке. То, что сказал командир, после того как отпустил Бережного, неприятно задело начальника штаба.
Он, видите ли, «перегибает палку» в отношениях с подчиненными, удалился от них, чуть ли не пугалом стал в батальоне. Почему командир не понимает, что он, Крамаренко, служит так, как того требует Устав? Как должно быть повсеместно? Офицеры бегут из армии. Разве в этом только его, начальника штаба какого-то батальона, вина? И если бегут, то, значит, не офицеры они, а люди случайные в армии, а потому и не место им в строю. Беречь людей надо. Надо! Но не ценой разрушения принципа единоначалия, на котором и держатся вооруженные силы.
И в обратном никогда и никто Крамаренко не убедит.
Он шел домой, считая, что делает дело правое и наказание, вынесенное капитану Бережному, не соответствует тяжести совершенного им проступка. А посему завтра же будет ходатайствовать перед командиром о привлечении капитана к суду чести младших офицеров. И то, что Бережной прослужил в части совсем немного, дела никак не меняет. Конечно, добиваться увольнения бывшего однокурсника он не будет, а вот предупредить того о неполном служебном соответствии, это в самый раз!
Крамаренко подошел к своему дому. Это был отдельный дом с мансардой.
Ни в одном из окон не горел свет. Означать это могло, что либо Вера легла спать, не дождавшись его, либо ее не было дома. Одно из двух.
Включив свет в прихожей, Крамаренко увидел на пуфике перед зеркалом записку:
"Дорогой, мы с подругами решили устроить девичник.
С кем и где, не сообщаю, зная твой взрывной и ревнивый характер. Приду поздно, ни о чем плохом не думай!
Ужин в холодильнике, спокойной ночи, так как Ты вряд ли станешь ждать меня. Вера".
Крамаренко яростно скомкал записку. С силой ударил кулаком в косяк двери, разбивая в кровь пальцы.
Опять! Опять ложь! Опять измена! За что? Ну за что?
Разве он не любит ее? Разве не живет ради нее одной и сына? Ну почему такая несправедливость?
Он сел на ступени лестницы, ведущей в мансарду, в спальню. Злость сменилась обидой, и слеза внезапно пробежала по щеке офицера. Он разбитой, окровавленной рукой стер ее. Закрыл руками лицо. Майору Крамаренко было очень плохо. Его не понимают, не любят, ненавидят, но он же стремится делать только хорошее, нужное, в его понимании, искренне не желая никому зла. Почему же никто не хочет понять его? Даже собственная жена, жестоко и хладнокровно обманывая в самом святом!
Он встал, прошел на кухню, открыл холодильник, достал початую бутылку водки. Из горла сделал несколько глотков, сел за стол. Закурил, мрачно глядя, как по стеклу пробивают извилистые дорожки капли мелкого затяжного дождя.
Вера вернулась в три часа ночи. Открыла своим ключом квартиру, увидела сидящего на кухне мужа, подошла к нему:
— Ты что, ждешь меня?
— Как видишь!
— Представляю, о чем ты все это время думал.
— Откуда ты можешь знать, о чем я думал?
— Догадываюсь. И уверен в том, что твои догадки имеют основания?
— Уверен!
— Ну тогда нам не о чем говорить. Я тоже человек, Крамаренко, и мне хочется быть в обществе, а не сидеть возле тебя неодушевленным предметом, понял? Записку читал? Ничего другого я тебе не скажу. Мне просто больше нечего тебе сказать.
— Разве, Вера, я о чем-то тебя спрашиваю? Повеселилась? Развеялась? Ну так иди, отдыхай!
— А ты так и будешь сидеть здесь?
— Это уже мое дело, дорогая. И, прошу, оставь меня!
